В Киеве всё спокойно

Получившееся месиво напоминало что-то такое… Ну, очень знакомое, ‒ и совершенно не приемлемое за столом. Вячеслав Александрович с удовлетворением отметил про себя этот факт, блаженно полуприкрыв нижними веками тусклые пустоцветные глазки. Вячеслав Александрович славился умением перемешивать ложь с правдой и полуправдой так, что сам черт не отличил бы их друг от друга. Нечто похожее он устроил и на своей тарелке.

Между делом, он посчитал себе пульс и огорченно вздохнул. Вячеслав Александрович проверял свой пульс множество раз на день, при каждом удобном случае, при неудобном, тоже. «Альбина шикса[6], хоть и Розенцвайг, ‒ высчитывал про себя Вячеслав Александрович. Он не любил людей и мог думать о них только в связи со своими выгодами или замышляя какую-то подлость. ‒ Она сама напросилась, теперь будет иметь…» Представив себе подробности из того, что она «будет иметь», Григорьев сочувственно покачал головой с большими оттопыренными ушами и злорадно оскалил два ряда мелких острых зубов. Он знал о Напханюке то, чего не знали другие, и всегда был готов подгадить своим партнерам.

Выйдя из гостиной, Альбина Станиславовна сразу же сменила свою величавую поступь и пошла упругим спортивным шагом, легко ступая на полную ступню. Ее порхающая походка в сочетании с девичьей стройностью производили впечатление более чем высокого роста. Впрочем, ее рост и так был не мал, около ста восьмидесяти сантиметров.

Альбина Станиславовна прошла мимо горки красного дерева. С трех сторон она была остеклена толстыми хрустальными стеклами с широкими фацетами, в их гранях безучастно отражался желтый электрический свет. Экзотическими бабочками на полках горки притихла стайка старинных китайских вееров. Как много было тех, кто держал их когда-то в своих руках: целомудренных девственниц и извращеннейших эротичек, жен мандаринов и красавиц содержанок и, конечно же, волкоруких перекупщиков.

Обойдя богато инкрустированный овальный стол, ножками которому служили шесть изящных позолоченных изваяний, Альбина Станиславовна подошла к большому книжному шкафу. За его застекленными граненным венецианским стеклом дверцами поблескивали золотым тиснением кожаные переплеты старинных фолиантов с застежками и золотыми обрезами. Беззвучно провернув в замке бронзовый ключ, она плавно распахнула тяжелые дверцы и, вынув две книги, нажала неразличимую клавишу на правой внутренней стенке.

Также мягко и беззвучно ей навстречу выдвинулся небольшой потаенный ящичек с мобильным телефоном «Nokia», в памяти которого хранились пять наиболее важных совершенно секретных номеров. С закипающей яростью перебирая кнопки быстрого набора, Альбина Станиславовна активировала один из них. Склянский ответил почти сразу. Не вдаваясь в подробности, она обозначила задание.

– Похож на Идиота Полифемовича. Догадываетесь, кого я имею в виду? Да, Бунин писал, его в гимназии так называли. Припоминаете перл, из его эпохального произведения: «Бочком прошел незаметный Ленин…» Его «Джип» под моими окнами. Будет выходить через час-полтора с тремя нашими знакомыми. Надо выяснить, кто он есть на самом деле. В кратчайший срок. Постоянное наблюдение, двадцать четыре часа в сутки. Не мне вас учить. Оперативно подключайте нужное количество людей. Затраты пусть вас не волнуют, дело категории «Воздух»[7]. Оплата, как обычно, но премиальные в двойном размере, – и дала отбой.

Хоть ей и не хотелось, но пришлось-таки подключить к этому делу Склянского. «Никуда он от Склянского не денется», ‒ с облегчением подумала Альбина Станиславовна. ‒ Он его просветит, как на рентгене».

Поспешно собираясь, Склянский думал об Альбине Станиславовне и, сдерживая радость, напевал.

Ах, воротись, вернись
Ко мне, девчоночка.
Я стогом сена был,
Ты в нем иголочка.

Он знал, что оплату за работу и премиальные Альбина Станиславовна вручает в двух разных по весу конвертах, и вес конверта с премиальными, часто превосходит вес конверта с оплатой. Такова была причуда Королевы Роз. Так Склянский называл про себя Альбину Станиславовну. И оплата за работу, и премиальные его совершенно не интересовали.

Сгорит стожок в огне,
Игла останется.
И по твоей вине –
Я горький пьяница.

А ветер гонит листья в стаи и топит в реке лодки. Эх, в вагон бы, да на полку! Но ехать некуда. Пропадать, наверно, здесь под березами, одинокому, как есть и тверезому. Когда подошла очередь надеть черную хлопковую куртку на гагачьем пуху, он на миг задумался, и снял, машинально одетую наплечную кобуру с пистолетом.

* * *

Поблагодарив хозяйку, гости поднялись.