В Киеве всё спокойно

Рядом с Григорьевым, напротив Альбины Станиславовны, сидел Константин Алексеевич Хрюкин, авторитетный знаток средневековой живописи, известный не только на Украине, но и за рубежом. Он обладал энциклопедическими знаниями по изобразительному искусству, тонко понимал живопись, и как никто другой, умел увидеть сильные и слабые стороны картины. В нем было что-то необычно возвышенное, подобно сказочному принцу он был необыкновенно щедр душой. Открывая доныне ни кем не видимую красоту неизвестных полотен, он будто освещал все вокруг, словно вдыхал жизнь в дремлющих бабочек и выпускал их на волю. Подобные люди жили в старые времена, теперь же они совершенно исчезли, выродились.

Константин Алексеевич принадлежал к старой русской интеллигенции, той истинной интеллигенции, которой никогда бы раньше и в голову не пришло делиться на русскую и украинскую. В свои пятьдесят шесть лет он выглядел намного старше всех сидящих за столом. У него были редеющие седые волосы, расчесанные на косой пробор, грустные, прозрачно-серые глаза и слегка загнутый вперед жесткий подбородок.

На его бледном, словно обескровленном лице выделялся точеный нос с благородными линиями подвижных, изящно вырезанных ноздрей. Надолго запоминались его руки редкой выразительности и красоты. В его немногословной речи преобладали оригинальные суждения, средь которых, обычно в качестве заключения, внезапной вспышкой блистала убийственная ирония.

Одет он был в черный однобортный костюм. Лилейную белизну сорочки с воротником стойкой подчеркивали два тонких крыла галстука-бабочки. Опечалено о чем-то размышляя, он держал в длинных пальцах с броско прорисованными контурами фаланг, как цветок за стебель, узкий бокал с шампанским.

Из многих людей, с которыми Альбине Станиславовне доводилось вести дела, Константин Алексеевич был самый порядочный человек. За прожитые годы он полной мерой испил горечи из чаши разочарований, но не разуверился в людях, и ни разу не уронил себя бесчестным поступком. В личной жизни ему не везло, этот красивый, умный мужчина с очень изящными манерами истинно благородного человека, всю жизнь прожил одиноким.

Возле Хрюкина сидел шестидесятилетний Валентин Леонидович Оксамытный, потомственный киевский антиквар, признанный эксперт по старинным ювелирным изделиям, один из десяти самых богатых людей Киева. Серый костюм от Brioni молодил его на добрый десяток лет. На его однотонном темно-синем галстуке сверкала чудной работы платиновая булавка с крупным бриллиантом. Той же огранки чистой воды солитер искрился холодными зимними отсверками на перстне, украшавшем его мизинец.

У Валентина Леонидовича был массивный, глобусом возвышающийся лоб, переходящий в лысину в обрамлении редких пегих волос. Снизу его лоб ограничивался всегда насупленными рыжими бровями, под которыми находился небольшой седловидный нос и несоразмерно маленькое, как бы сплюснутое, оплывшее жиром лицо с тяжелыми брылами щек. На его лице неизменно лежало чванливо барственное выражение, лишь изредка оно сменялось снисходительно брезгливой гримасой. В узких кругах Валентина Леонидовича называли Приплюснутый.

На сидящих за столом Валентин Леонидович поглядывал исподлобья со злой настороженностью. В его маленьких голубых глазах светился недюжинный ум и острая наблюдательность. Валентин Леонидович старался казаться безобидным простаком. При общении со своими деловыми партнерами он прямо лучился беззлобным простодушием, постоянно расплываясь в простецкой улыбке. На самом деле, он был себе на уме, с чрезвычайно высоким мнением о своей персоне. Предупредительный и неизменно доброжелательный, он был предельно злопамятен и мнительно недоверчив, его подозрительность доходила до паранойи[5].

Вдобавок он страдал крайне болезненными приступами ревности к доходам и удачам всех, кого знал. В своей зависти Валентин Леонидович часто терял меру, впадая в настоящее исступление. Любой успех своего мало-мальски знакомого он расценивал как посягательство на свое собственное достояние и чуть ли не кражу. Он никак не мог смириться с тем, что кто-то может жить лучше, чем он. При его болезненном самомнении это было сущим наказанием. Его безрассудная зависть и не менее коварное злопамятство привело Альбину Станиславовну к выводу, что его лучше иметь в числе сторонников, чем врагов. Ведь даже у самых достойных можно найти недостатки.