В Калинове

Урядникъ говорилъ озабоченно, значительно поджималъ губы и двигалъ бровями такъ, что шевелилась фуражка. И черная борода урядникова смотрла строго и озабоченно.

— Ну, и долгая же у васъ служба, архиерейская манера! Въ Кащеево еще надо… ярмарку захватить, пока не разбрелись.

Вынулъ серебряные часы, съ синимъ гербомъ и перекращенными ружьями на крышк, и поглядлъ: двнадцать часовъ.

— Вотъ какiе за призовую стрльбу даютъ, на призъ! — поднесъ онъ старост къ носу и хрупнулъ крышечкой. — Тридцать шесть монетъ!

— Стрлять, стало-ть, хорошо можешь… въ самую, значитъ, точку! Пошелъ бы на войну — всего бы огребъ… и хрестовъ бы, и… такого бы наковырялъ, прямо…

— Каждый по долгу службы. Пошлютъ — не откажешься. Чаю еще не пилъ — изъ стана предписанiе — скачи! Да въ Кащеево еще сколько отломать. Пожарчй войны. Сообрази, какъ и что. Предписано, примрно, чего? Дескать, вотъ… при обстановк… въ возможно торжественной обстановк… Какъ тоже олентироваться!

— По зако-ну! Вс подъ законамъ… На войн, гляди, и чинъ-бы еще какой вышибъ. Серегу лавошникова вонъ какъ признесли! Штасъ-капитанъ!

— Не могутъ, малограмотный. Подвигъ если — тогда могутъ.

— Стало-ть, ужъ былъ ему подвихъ. А теб-бы произнесли!.. Изъ себ солидный, всякiя бумаги можешь, лицо чистое…

— Арихметику на всякое число умю. Велитъ становой екзаменъ на чинъ сдержать. Географiю всю читаю. Теперь порученiе такого сорту, — потрогалъ себя у груди урядникъ, — становому впору. Значитъ, надо себя поставить въ глазахъ. Который по своему образованiю можетъ излагать словесно. А дло душевное, утшающее. Выражить чтобъ!

— Ваше дло умственное… чего написать, чего подписать. Столъ, стало-ть, теб надо.

Наказалъ ребятамъ тащить отъ псаломщика столикъ, что подъ молебны и скатертку какую почище. Стражникъ оправилъ коней и завалился подъ бузину, въ лопухи.

— Сына-то сдалъ, Палъ Семенычъ? — спросилъ староста.

— Сдалъ, — скучно отозвался стражникъ, — торчали только его ноги изъ лопуховъ.

— Плохъ у меня Ложкинъ, — сказалъ урядникъ, — а еще къ воинскому проситься думаетъ, на войну. — Нтъ у него инергiи. Теперь чалаго своего заскъ.

— И самому-то, гляди, года не вышли?

— Н… Девяносто седьмого я. И вольный я, вдовый. Глядть скушно.

Помолчали. За заборомъ, на сара, засвисталъ мальчишка и вспугнулъ вшкой голубей-чистяковъ. Стали они кружить и вертться черезъ хвосты, поблескивая надъ крестами.

— Эхъ, турманокъ-то чего длаетъ! — сказалъ урядникъ, приставивъ кулакъ.

— Галочка забираетъ-то! — отозвался изъ лопуховъ стражникъ.

— Какая, къ чорту, галочка… турманокъ! черезъ хвостъ крутится!

— Скучаешь по сыну-то, Палъ Семенычъ? — спросилъ староста. — Голубёвъ-то его перевелъ?

— Трактирщикъ прицнялся, а держу пока. У насъ голуби споконъ вiку, графской крови… для счастья держали. Теперь буду переводить, некому глядть стало.

Опять помолчали.

— Которыя у васъ убитые? — спросилъ урядникъ, а староста прикинулъ: „Можетъ, насчетъ пособiя… утшительное дло, сказывалъ“, — и сталъ высчитывать:

— У Гаврушкиныхъ одинъ въ плну сидитъ, о другомъ слуховъ не даютъ. Коровкинъ Степанъ на поправку отпущенъ… Громъ — безъ ноги воротился.

— Убитые которые… мн убитыхъ нужно.

— Убитыхъ-то… Слуховъ кой о комъ нту, а настоящiй убитый, по бумагамъ одинъ…

— Стёжкинъ Иванъ?

— Стжкинъ, кузнеца сынъ. Ишь, теб все извстно. Палъ въ бою, дйствитеьно. Такъ храбро палъ въ бою… товарищъ его отписалъ. Бывало, озоровалъ… Скольки у меня съ имъ зубовъ бы-ло, царство небесное!

— Чалаго мн ковалъ… чисто ковалъ, — отзывался стражникъ. — Кузницу-то прикрыли?

— Веселовскому мужику одному передалъ, старикъ-то. Ногами заслаблъ… Ванюшку по осени сдалъ, стало-ть… а объ масленой глазъ себ прожегъ выскрой, домовуетъ теперь. Глаза омманываютъ, отъ огню…

— Ослпъ?! Видть ничего не можетъ?! — спросилъ тревожно урядникъ.

— Видать-то маленько видитъ… а чего?

— Такъ, энтересуюсь. Чтобы вс присутствовали. И Стёжкины чтобы.

— Тутъ они, въ цервк нонче. Баба теперь молится все.

Зазвонили къ концу. Урядникъ одернулъ китель, поправилъ усы и распорядился:

— Собрать домохозяевъ всхъ! Десятскому обiжать немедленно! Народу не расходиться!

II

Внизу было ярко, въ неб — ясно. Подъ высоко ходившими на кругахъ чистыми голубями сквозили на синемъ неб, въ молотой искр, крестики синихъ главокъ. Далъ пояснла и озолотилась: вжелть посвтлли березы большой дороги. Сочно краснли кистями густыя рябины на погост. Тонкiе клены псаломщикова сада тронуло утренникомъ, и стали они багровыми, а осинки на обрыв, за церковью, только-только начинали краснть съ верхушекъ.

Темной толпой выходилъ изъ церкви народъ. Не было веселыхъ платковъ, красныхъ, желтыхъ и голубыхъ, на которыхъ смется солнце. Староста, помахивая просвирками, кричалъ, чтобы не расходиться, — будетъ чего объяснять урядникъ. Начали собираться въ кучи. Крутились мальчишки, пошвыривая рябиной. Принесли столикъ и накрыли синей, глазастой, скатертью.

— Въ чемъ дло? — справился батюшка, благословляя урядника, покивалъ и прислъ къ столику, на скамейку.