Гук выдаёт вексель
Хроника.
Домой Петрович вернулся под вечер. Кряхтя и вздыхая, снял с себя потрёпанное пальто, шапку, затопил печь, поставил на плиту большой закопчённый чайник. Потом присел на табуретку, стал парить натруженную за день больную ногу, приговаривая, словно мать над хворым ребёнком:
– Потерпи, милая, потерпи…
Кто-то постучал. Стук условный, но Зигфрид стучит не так. Кто это? Анна? Она не знает его «берлоги», да и нельзя ей сюда приходить. Обмотав ногу тряпкой и опираясь на палку, старик заковылял к двери.
– Кто там?
– Свои, – негромко сказал Чернов. – Открывай, Петрович.
Голос знакомый, но старик не мог припомнить, чей. У него сейчас никого нет, риск не велик, и он открыл.
– Николай! – обрадовался старик, увидав Чернова. – Сто лет тебя не видел, чтоб ты был здоров!
– А я здоров, здоров, Петрович! Вот Игнатов сюда не дошёл.
– Неужто беда? – испугался старик.
– Да живой он, живой! Ранило его в руку. Отправился назад с передовой. Зигфрид как, в порядке?
– В порядке.
– Тогда придётся звать его на помощь – я в гости к Гуку пожаловал.
– Ты садись к печке, – позвал Петрович, – грейся. Рассказывай, как там наши.
Не зажигая лампы, пили чай у печки с открытой дверцей. Чёрные глазищи Николая, освещённые неярким пламенем, казались ещё темнее и больше. Он умиротворённо жмурил их, глотая чай из кружки: позади опасный путь, патрули, полицаи, подозрительные попутчики, всех удалось обойти и добраться до цели.
– Как дела на фронте? – поинтересовался Петрович.
– Ничего, воюем…
– А я, сынок, так рассуждаю: если на немецком кладбище тихо, то и на фронте затишье. А когда кресты с касками растут, как грибы, значит, наши бьют их, проклятых, как следует. Бить их надо день и ночь, пока не уйдут с нашей земли! Они тут, не разбираясь, наших уничтожают. Мало, что стреляют да вешают, так придумали машину такую – душегубку. Затолкают полную людей и… В общем, без верёвки научились душить. Люди так ждут наших!
– Скоро, Петрович, скоро. Надо ещё немного подождать.
– Так это кто может ждать, а кто и нет. Тут как-то фашисты траур справляли. Сказывали, пытались одного схватить, а он в них гранату швырнул, потом из револьвера стал палить и уложил офицера с полицаем.
– Давно?
– Да ещё тепло было.
– Ну и что с ним, с тем человеком?
– Разное толкуют. Кто говорит, схватили его фашисты, пытали, а кто – дескать, мёртвый уже был, когда его брали… Ты чего притих?
– Устал я.
– Вижу, что устал. Только правду мне скажи: ваш это?
– Не знаю, Петрович.
Чернов, действительно, не знал, что за смельчак такой. Ясно только было, что люди не хотели смириться с подневольной жизнью и даже в одиночку боролись с врагами.