В «игру» вступает дублер

Откуда мы пришли? Куда свой путь вершим?

В чём нашей жизни смысл? Он нам непостижим.

Как много чистых душ под колесом лазурным

Сгорает в пепел, в прах, а где, скажите, дым?

Она никогда не задумывалась над тем, в чём смысл её жизни, какой след оставит. Ей казалось, что он был сам по себе определён, как у всякой женщины: работа, любовь, семья, дети…

Так как будто всё и начиналось. Работа в школе ей нравилась. Любви, правда, пока не дождалась – студенческие симпатии не в счёт. Но она ещё молода, всего двадцать один год. Если бы не война… А теперь всё так изменилось, что с любовью придётся подождать до победы, до полного разгрома фашистов. И она обязана внести свою лепту в общую победу над врагом.

Мысли Анны прервал стук в дверь.

Допрос

Ларский стоял у двери директорского кабинета, словно не решаясь двинуться дальше. Тот, кто собирался его допрашивать, чуть поморщился, пытаясь что-то вспомнить, но, оставив эту попытку, уже бесстрастно смотрел ему в лицо, и Сергей догадался: не вспомнил!

– Имя, отчество и фамилия! – поторопил его прыщавый и добавил не без ехидства: – Или не успели придумать?

Сергей молча смотрел в его прищуренные жёлтые глаза и медленно доставал из кармана паспорт. «Не узнаёт, не узнаёт», – вертелось в голове. Он так же медленно подал паспорт. За эти несколько секунд Сергей сумел успокоиться и сконцентрировать внимание на прыщавом, будто и не замечая того, который сидел по другую сторону стола в форме гестапо.

– Какого чёрта! – вспылил желтоглазый. – Я хочу это услышать от тебя!

– Я думал, что документу больше веры, чем моим словам, – спокойно ответил Сергей. – Ларский Сергей Иванович, помощник художника.

Прыщавый хмыкнул и заметил с сарказмом:

– Может, Ла-а-арин? Как у Пушкина?

«Пока не узнаёт, но всё-таки встревожен», – подумал Сергей.

– Нет, именно Ларский.

– Он у нас работает помощником художника, – с готовностью подтвердил Кох. – Поступил ещё в Ленинграде… Ах, извините, в Петербурге. Хотя… Но как же теперь именовать этот город?!

Кох совсем запутался и умолк. Гестаповец молча разглядывал Сергея, потом полистал его паспорт и, указав длинным сухим пальцем на дату рождения, так же молча поднёс к глазам прыщавого. Тот опять язвительно хмыкнул, обращаясь к Сергею:

– Двадцать семь лет, а ты не на фронте?

– Тяжёлое урологическое заболевание, – спокойно ответил Ларский и достал из кармана медицинскую справку.

Желтоглазый, прищурившись, внимательно прочитал документ и, быстро объяснив гестаповцу по-немецки, отдал справку и паспорт Сергею.

– Ну, хорошо, – заключил он, снова придавая своему голосу как можно больше сарказма, – с биографическими данными всё ясно. Но сейчас вы станете утверждать, будто этих людей не знаете и в лицо никогда не видели.

Перейдя на «вы», прыщавый с ехидной улыбкой положил на стол несколько фотографий. С одной из них, совершенно новенькой, без единого пятнышка или излома, смотрел майор Игнатов. Спокойное лицо, чуть насмешливый взгляд.

– Нет, почему же, – возразил Сергей, – видел два раза вот этого. – Он небрежно ткнул пальцем в фотографию Игнатова.

– Где? Когда? – быстро спросил желтоглазый, а гестаповец при этом молча впился глазами в Сергея.

– Здесь, в театре. У него было литерное место в первом ряду партера.

– Когда видели в последний раз?

– Не помню, – пожал плечами Сергей. – Может быть, с месяц назад или недели три… Ну, ещё при прежнем…порядке.

– Что вы знаете об этом человеке?

– Ничего.

– Припомните хорошенько.

– Мне нечего припомнить.

– Вам, конечно, известны, господин художник, приказы немецкого командования о том, кого мы награждаем, а кого расстреливаем? Так вот, если вы захотите нас провести, мы вас расстреляем. Запомните: награждаем и расстреливаем. Подумайте, что вас больше устраивает.

Желтоглазый выпалил это единым духом, и в голосе его было столько торжества, будто и в самом деле от него зависело, расстрелять человека или наградить. Как решительно причислил он себя к завоевателям. И это Витька-прыщавый!