В глухом углу

Миша, как и Вася, часто возвращался мыслью к случившейся у них ссоре. Васю нужно было поставить на место. Дело это, как и всякое дело, следовало подготовить организационно. И прежде всего — выяснить, один ли Вася или за его спиной народ. Похоже, Вася говорил от себя, он и слова не вымолвил против Дмитрия, а кругом только и делали, что всячески Дмитрия поносили. «Наказать негодяя», — слышалось отовсюду. Валю жалели, но по-особому, человечески понятной жалостью — не за поведение, а за страдание. О Вале речи идти не могло, она болела и ее спасали, но осудить Дмитрия надо было бы не откладывая, а заодно и Васю за грубость.

Для верности Миша посовещался с Усольцевым.

— Кричал, говоришь? — переспросил Усольцев, улыбаясь. — И ругался? Ломакин может… Один раз мы побеседовали — так мне досталось…

— Вы, кажется, радуетесь этому, Степан Кондратьич? — возмутился Миша.

— Зачем радуюсь? Стараюсь разобраться, что к чему.

— И какой ваш вывод? Оправдываете?

— Не оправдываю, а понимаю — такой дров наломать может. Горячая голова.

— Не горячая, а путаная. Это хуже.

— Он тебе, вроде, приятель? Помню, стоял за тебя перед конференцией.

— Прежде был… Теперь я его и близко не подпущу в приятели.

— Так из-за чего вы поссорились?

— Валя совершила недостойный поступок, а он ее чуть ли не в святые произвел. Потом — Дмитрий, прямое основание — отдать Дмитрия под суд. Я говорю об этом Ломакину, он с пеной у рта на меня… Да не одного меня ругал — врачей, начальство, в общем — всех!

Усольцев вздохнул.

— Валя, Валя… На святую не похожа, нет… Трудно ей сейчас, очень трудно. Между прочим, она так и не призналась, что ей кто-то помогал? Что же, может, и сама… Мой совет — не время обсуждать персональное дело.

— Почему не время? Самый раз. Ребята кипят. Организация не поймет, если мы промолчим. Я хочу придать обсуждению характер широкого морально-этического мероприятия.

Усольцев глядел неприветливо и строго. Когда у него становилось такое лицо, сдвинуть его было немыслимо. Миша сказал с обидой:

— Выходит, и мне стерпеть, что Ломакин в лицо плюнул?

Усольцев пожал плечами.

— А вот это уж твое дело. Считаешь, что ссора ваша имеет общественное значение, передай на суд общественности. А если драчка личная, улаживайте между собой. Не всякий сор следует из избы выносить, но и грязь в уголках накапливать непозволительно.

Эта странная беседа повергла Мишу в недоумение. Потом он сообразил, что Усольцев, как и все, жалеет Валю. Но речь шла о принципах, не о личностях. Усольцев, осажденный производственными заботами и массой организационных дел, не сумел вникнуть в глубину дела. Пожилые люди вообще склонны прощать молодых, особенно если молодые — хорошенькие и несчастные девушки. Переть на рожон Миша не собирался, но про себя решил, что вновь поставит вопрос о Дмитрии, когда Вале станет лучше.

Это был хороший план, Миша успокоился на нем. Но в безошибочном плане вдруг продырявился важный просчет — Валя не выздоравливала. Пока она металась на постели между жизнью и смертью, о привлечении Дмитрия к ответственности нельзя было и думать. Миша встретил Светлану и поделился с ней заботами. Он знал, что Светлана ненавидит Дмитрия, она, конечно, возмутится, что тому удается пока выйти сухим из такой бездонной лужи.

Светлана возмутилась.

— Как у тебя совести хватает — разбор, ответственность! Валю надо спасать, понятно?

— Одно другому не помеха. Врачи спасают больную, а мы воспитываем молодежь. Сама же ты говорила, что у Дмитрия черная душа.

— Хоть черная, а душа! У тебя вовсе души нет!

Светлана убежала в больницу, а Миша задумался. Это было еще удивительней, чем разговор с Усольцевым. Дмитрий сумел разжалобить даже такого непримиримого врага, как Светлана. Вскоре он заметил, настроение и у других, словно по приказу, чуть ли не в один день переменилось. Теперь каждого трогали, а не возмущали переживания Дмитрия. Раньше, встречая его, не скупились на оскорбления, он бледнел и опускал голову, не отвечая.

Женщины злее парней его ненавидели, они первые раскисли от его безропотности. «Оправдывается смирением, — думал Миша. — Возбуждает к своим страданиям нездоровое сочувствие». У Миши появились новые, очень важные мысли, он все больше увлекался ими. Взгреть Дмитрия — маловато, надо дать отпор и настроениям всепрощения.

Что же это получится, если преступники пойдут разжалобливать своих судей? И очевидная вина станет невиновата! Миша вызвал к себе Семена. Это был старый друг, два года они провели рядышком в казарме. В армии Миша вел Семена за собой, он командовал, Семен подчинялся. Большой, неторопливый, всегда покладистый Семен верил, что энергичный и деловой Миша в жизни добьется большего, чем он сам. В любую минуту Миша находил в Семене поддержку.

Но оказалось, и Семена поразила всеобщая болезнь сочувствия Дмитрию.

— Понимаешь, — сказал Семен. — Есть такие стихи: «Какая б ни была вина, ужасно было наказанье!»

Стихи не имели отношения к обсуждаемому вопросу. Миша с неудовольствием возразил:

— Я не о поэзии, а о морали. Наказание не оправдывает вину.