В двенадцать, где всегда

Из-за этого вопроса, который безвылазно сидел у Виталика в голове последние полгода, его опасались все Женькины подруги, смешливые и вполне еще одинокие девчонки. Ужасно он их смущал и вызывал щекотное замирание внутри. Хотя каждому, конечно, ясно, что Виталик просто так спрашивает. У Женьки с Виталиком были хорошие отношения – на базе взаимного равенства и отсутствия любопытства друг к другу. Раз каждый день живешь рядом, какое же любопытство? Иногда, правда, Виталик раздражал Женьку затяжными и страшно нудными, на ее взгляд, играми. Весь вечер, например, молча носил воду из ванной в кухню. И наоборот. Это была потрясающая тупость, но больше ни в чем Виталик не обнаруживал тупости, признавала Женька. А может, это был уже характер, который заслуживал уважения. Ведь неизвестно, о чем думал себе Виталик, черпая ведерком из ванны, трудолюбиво следуя затем в кухню, чтобы немедленно вылить там в раковину и снова, тут же, под краном наполнить ведро до краев. И опять топать в ванную. Возможно, мысли его были захватывающе интересны и далеки от простого водопровода.

Виталик вообще умел и любил играть один – редкое для четырех лет качество. Возможно, потому, что часто болел, хотя с виду был крепкий мальчишка на резиновых неутомимых ногах. Никак по нему не скажешь, что в детсад он ходит раз в две недели, только чтобы подцепить очередную хворь. Болеет Виталик всегда в легкой и очень длинной форме, с нестрашными осложнениями. Даже Полина уже к этому привыкла и не пугается, как обычно мамы. Просто ставит горчичники, наливает лекарство обычной столовой ложкой, сует Виталику градусник, будто это любимая игрушка, без опасений, что разобьет или порежется. Он еще болеет, а она уже уходит на целый день, на работу.

Тогда за Виталиком присматривает сосед Евсей Ефимыч, пенсионер, приятный, легкий, чистый старик. Он курит сигареты с фильтром, тоже легкие и чистые, почти без дыма, и ловит последние известия на всех волнах. Последние известия Евсей Ефимыч готов слушать целыми сутками, и все ему кажется, что какое-то важное событие – то ли в Анголе, то ли в Алжире – он пропустил. Встает в семь утра и сразу бросается к приемнику. От этого приемника в квартире куда больше шуму, чем от Виталика. Но ни мать, ни Полина никогда слова не говорят Евсей Ефимычу, даже если он забудется и среди ночи вдруг пустит известия на полную мощность. Потому что во всех других отношениях он просто идеальный сосед – ненавязчивый, опрятный и дружелюбный.

Раньше, когда Женька еще ходила в школу, Евсей Ефимыч работал кассиром на фабрике, а теперь у него остался только приемник, который ему подарили, когда провожали на пенсию, да комиссия содействия. Эта таинственная комиссия при домоуправлении, насколько могла понять Женька, содействовала порядку. И если Антонов из четвертого подъезда бил стекла и выгонял жену из квартиры, то вызывали Евсей Ефимыча. Он успокаивал жену и утихомиривал Антонова, знаменитого в доме буяна. И если Донская из пятой квартиры полностью захватывала коммунальную плиту, то опять вызывали Евсей Ефимыча. И после его вмешательства в пятой наступал очередной хрупкий мир на неделю.

Так что когда в Женькину квартиру надрывной длинно звонили, ночью или рано утром, вообще – в неурочное время, это почти всегда было за Евсей Ефимычем.

Даже когда он уезжал к сыну, под Москву, все равно звонили. И почта приносила какие-то приглашения от ЖКО, отпечатанные неясными буквами на синеватой бумаге. Летом Евсей Ефимыч обычно уезжал к сыну, так что в квартире на несколько месяцев оставались только Женька с матерью, Полина и Виталик. В прошлое воскресенье они проводили Евсей Ефимыча на вокзал и уже получили письмо, что под Москвой невиданно тепло, двадцать пять градусов, полно редиски и зеленого лука. И еще – чтобы Женька проверила избирателей по списку и занесла список в агитпункт. Это удовольствие Женька теперь откладывала со дня на день.

Виталик только-только перенес длинную свинку, в детсад его пока не брали, а Полина уже работала. Она никак не могла сидеть по справке, потому что одна кормила себя и Виталика. В их квартиру Полина переехала в прошлом году, как-то сложно обменяв свою комнату в центре города. Почему – она никогда не рассказывала, и Женька с матерью, конечно, не спрашивали, мало ли что бывает. В их фабричный дом вообще-то нельзя меняться посторонним, но Полинина комната в центре была чем-то выгодна фабрике, и ей разрешили. Хотя Полина работала на молокозаводе и была совсем посторонней.

Несколько раз в месяц, по какому-то своему расписанию, которое Женька не стремилась постичь, приходил отец Виталика. Крупный и сумрачный дядька лет сорока. С глазами, тоже чуть косо и близко поставленными. Легкая косина его была бы даже симпатичной, если бы он сам не выглядел столь мрачным. Женька не помнила, чтобы он улыбался. Даже на Виталика смотрел исподлобья, хмуро и будто недоверчиво. Говорил ему вместо приветствия: «Здорово, мужик». И не целовал сына, а как-то неловко и сильно жамкал за плечо ручищей. Виталик всегда морщился при этом.