В доме своем в пустыне

Иногда, когда Мать и ее сестра уходят на работу — каждая на свою — и Рыжая Тетя уединяется в своей комнате, а Бабушка спит — «не тащи винные конфеты из комода, Рафинька, у меня один глаз всегда открыт и все видит», — я пробираюсь в коридор в одиночку, чтобы самому измерить свой рост. Сначала я покачиваюсь перед портретами четырех мужчин, подымаясь и опускаясь на цыпочках, а потом пытаюсь их одурачить, направляя взгляд не на лица, а в пустые промежутки между ними, — это мои убежища, вроде тех белых пустот меж картинками воспоминаний, которые я пытаюсь оставить в этом рассказе. Здесь, в этих маленьких белых долинах, я могу прилечь, прислушаться, передохнуть — как между грудями Роны и меж ее глазами. Когда я смотрю в промежутки между ними, там как будто появляется еще один, дополнительный глаз — третий, воображаемый и смешной. Но тут, в промежутках между четырьмя Нашими Мужчинами, всегда возникал еще один мужчина — пятый, знакомый и совсем несмешной.

Прямо перед собою смотрели они, но мне представлялось, что их застывшие зрачки поворачиваются и следят за мной, куда бы я ни пошел, и, когда я сказал об этом Матери, она ответила: «Это потому что ты еще ребенок, Рафаэль. Когда ты по-настоящему повзрослеешь, этого уже не будет».

У ТЕБЯ ТРЕЩИНЫ НА ПЯТКЕ

— У тебя трещины на пятке, Рафаэль, — сказала Рыжая Тетя. — Это отвратительно.

— Это потому, что он все время ходит по пустыне в сандалиях на босу ногу, — сказала Черная Тетя.

— Кожа пересыхает. Это опасно, — сказала Мать.

— Такая трещина может дойти до мяса и сделать там инфекцию, — сказала Бабушка.

— Прекрасно, Рафауль, наконец-то и у тебя найдется от чего умереть, — сказала сестра.

— Я могу умереть от многого. Что, в этой стране не хватает причин умереть?

— Какой позор это будет. Нашего Отца раздавил танк. Нашего Элиэзера забодал бык. Наш Эдуард умер от баруда. Над Дедушка повесился в коровнике. И кто же умрет от какой-то жалкой инфекции? Рафауль! Постыдись! От тебя мы ожидали значительно большего.

— Почему вдруг инфекция? Мы ведь уже договорились, что Рона устроит мне аварию.

Поздно. Они уже начинают деятельно суетиться вокруг меня. Рыжая Тетя наливает в тазик горячую воду и растворяет в ней душистую горсть мыльных стружек, Черная Тетя приносит тазик из ванной в комнату, наклоняется и ставит его у моих ног, а Мать загибает ушко страницы, закрывает очередную книгу и велит мне поставить ступни в тазик. И все последующие двадцать минут, пока задубевшая кожа на моих пятках отмокает и размягчается в горячей воде, они стоят вокруг меня кольцом и журят меня с трехсотшестидесятиградусной любовью, и слова, вроде «нельзя запускать», и «нужно следить», и «надо быть осторожным», и «до мяса», и «в твоем возрасте», носятся над моей головой, словно встревоженные хищные птицы.

Затем Рыжая Тетя промокает мои ступни полотенцем, а Черная Тетя и Мама скребут их — каждая свою — «специальными камнями», которые Бабушка, «совершенно случайно захватила с собой из Иерусалима», — до тех пока, пока я не начинаю смеяться от щекотки, и от своей постыдной капитуляции, и от досады, и мертвые слои кожи крошатся, сходят и отваливаются от ступней, и влажные серые крошки падают на газету, которую Бабушка специально для этого подстелила мне под ноги.

— Вот видишь, Рафинька, хорошо, что я захватила из дома старую газету, ведь жалко тратить тряпку впустую.

А когда они заканчивают, Мать наливает себе в ладонь немного детского масла, которое тоже совершенно случайно оказалось у «подружек Рафи» в их синей машине, и массирует мне ступни, пока весь жир впитывается в них и исчезает, как это было многие годы назад, в той палатке разведчиков, когда Большая Женщина внезапно появилась из-за изгиба вади, шагая в своем привычном строю и в идеально точном направлении, этакий караван женщин, нагруженный винными конфетами, эндемическими маринованными огурцами и маковыми пирогами. Они сбросили свой груз, достали большой таз и на глазах у всего взвода принялись за мои ноги.

— Нужно следить за ступнями. На них давит все тело, — объяснила Бабушка двум сержантам, веснушки которых побледнели от потрясения.

— Вот видишь, Рафаэль, так намного лучше.

— Теперь следи, пожалуйста, чтобы у тебя больше не было трещин.

— Я буду следить, — обещаю я. — Я пойду в аптеку, и куплю специальный камень и детское масло, и сам позабочусь о себе, и у меня больше не будет трещин.

— Не нужно тебе заботиться, — говорят они, — мы ведь опять приедем навестить тебя, и каждый раз, когда мы тут будем, мы позаботимся о твоих ногах.

— Нет, нет! — смеюсь я. — Теперь я уже видел, что нужно делать!

— Видеть недостаточно, нужно знать.

— Я знаю. Мне уже пятьдесят два года.

— Не беспокойся, Рафи, мы о тебе позаботимся.

— Нет!

— Разве тут вообще есть аптека, в этой дыре?

— Это не дыра, это город. Здесь есть и кино, и школа, и супермаркет, и библиотека. И конечно, здесь есть аптека.

— Ты забудешь.

— Не забуду.

— Ты представляешь себе, как можно лучше заботиться о ногах, Рафаэль?

— Нет.

— Ну, так мы позаботимся о них за тебя.

ТЕПЕРЬ СЛЕПАЯ ЖЕНЩИНА