В добрый час

«Опять Шаройке трех лучших лошадей?» Маше даже дышать стало трудно. Она спросила почти шепотом:

— Это почему же?

— Ваша бригада, ты сама говоришь, завтра кончает картошку, а у них — непочатый край…

— А по чьей вине?

— Мы не будем сейчас разбирать, по чьей вине, — Максим повысил голос. — По нашей, общей… Надо думать обо всем колхозе.

— Я думаю обо всем колхозе. Кончим — поработаем и за них, если Шаройка не мог организовать… А сегодня я лошадей не дам.

— Огнем буду выжигать эти частнические настроения.

— Выжги их сначала у Шаройки и у… себя.

Шаройка молча вздыхал и укоризненно качал головой: как тебе, мол, Маша, не стыдно обижать меня, старого и уважаемого человека?

Максим захлебнулся от злости, но заговорил тише:

— Покуда я председатель, колхозом управляю я. А то у нас и так черт ногу сломит… Каждый хочет быть начальником. Шаройка! Возьмешь лошадей!

— Лошадей я не дам! — решительно, растягивая слова, повторила Маша.

— Правильно, Машенька, — из дверей землянки выглянула Сынклета Лукинична, которая, конечно, слышала весь их разговор. — Не давай! Амелька будет по ночам свою усадьбу обрабатывать… Нахватал и на дочку, и на сына… А потом на чужих лошадях хочет в передовики выйти. Постыдился бы, сынок, — укоризненно сказала она, обращаясь к Максиму.

Тот поглядел на мать и, не найдя что ответить, махнул рукой и поспешно пошел со двора. Шаройка, вздыхая, зашагал следом.

— Барсук, — презрительно прошептала ему вдогонку Сынклета Лукинична.

8

«Газик» быстро проскочил через переезд (дежурная пропустила одну райисполкомовскую машину и закрыла шлагбаум), круто повернул на шоссе, идущее вдоль железной дороги, и сразу же забуксовал, попав в глубокую, разбитую машинами колею, полную густой весенней грязи. Мотор злобно фырчал, колеса разбрызгивали грязь, и она летела Белову на сапоги. Он придвинулся ближе к шоферу и, обернувшись к Макушенке, сидевшему на заднем сиденье, засмеялся:

— Ты, Прокоп, хитрец. Я думал, ты из скромности туда забрался.

— Как же, буду я под твою грязь садиться.

— Под мою?

— Показатель работы твоего дорожного отдела. Машина рванулась и снова забуксовала.

— Напрасно ты нападаешь на дорожников. Они немало сделали.

— Но вот эта дорожка под самым, как говорится, носом у райкома и райисполкома — позор и для них, и для нас с тобой. Ты слышал, как колхозники нас поминают, когда подъезжают к этому месту? Советую послушать.

— Не все сразу. Всему свой черед. И так, посмотри, сколько сделано за три года! Вон зерносклад — любо поглядеть! — он показал рукой на длинное кирпичное строение под шиферной крышей. — А в сорок пятом — помнишь? — все хлебопоставки вот в этаком сарайчике помещались.

Секретарь райкома неодобрительно покачал головой.

— Увлекаешься ты, Леонович, своими достижениями. Не забывай: это вредная болезнь.

— Ну, брат, и прибедняться, как ты, не буду. Мы—третий район по области. И нам нет необходимости открывать, выносить на люди наши недостатки, как это сделал ты на областной конференции. Недостатки — они есть у всех. Сами мы, конечно, не должны о них забывать, но…

Машина попала в яму, и Белов стукнулся лбом о переднее стекло. Рассердился на шофера. — Ты что, в первый раз едешь, что ли?

Парень покраснел и поехал медленней, хотя после этой ямы дорога пошла ровная, сухая.

— Перед партией хитрить нельзя, Николай Леонович. На наших ошибках, как и на наших достижениях, должны учиться другие.

Белов, отвернувшись, поморщился. Но Макушенке хорошо было видно его лицо в маленькое круглое зеркальце.

— Ты говоришь так, как будто Белов когда-нибудь хитрил. Я двадцать лет в партии.

Макушенка промолчал, занятый какими-то своими мыслями.

По обе стороны дороги лежала старая вырубка с остатками редких трухлявых пней. Дальше, справа, широкой гладью блестело между ольховых кустов залитое вешней водой болото. Впереди, в каком-нибудь километре, начинался сосняк.

— Вот где наше богатство, Николай Леонович. Надо заставить Крыловича поднять осенью эту целину болотным плугом.

Белов молчал. Машина приближалась к лес.

— А про дорожку ты не забывай и мне напоминай. А то просохнет, и мы опять забудем до осени. Надо в первые же дни, как отсеемся, заняться ею.

Въехали в лесок, и дорога сразу стала песчаной. Мотор снова начал сердито фыркать, стрелять, из-под шин ручьем стекал сухой, как зола, песок.

Белов обернулся, проникновенно посмотрел Макушенке в лицо.

— Послушай, Прокоп Прокопович, я человек простой и люблю рубить сплеча. Твоего выступления на последнем бюро я не понимаю.

На лице секретаря райкома на миг отразилось удивление, он едва заметно пожал плечами и стал поправлять и без того безукоризненно завязанный галстук.

— Ты плечами не пожимай, а скажи по-партийному откровенно: недоволен?..

— Чем? Земельным отделом и отделом колхозного строительства — да. Я ведь сказал на бюро…

— Нет. Вообще… — Белов повернулся к секретарю лицом и показал пальцем на себя.

— Если б было так, как ты думаешь, то уверяю тебя, я не постеснялся бы уже давно сказать об этом во весь голос.