В девяти милях от жилища дьявола

До самого конца "Сомертон" не был уверен в своей правоте (иначе головы ломало бы официальное следствие). Около девяти вечера он пришел к набережной, где увидел преступника с выпивкой (не с той ли поющей бутылкой?). Убийца предложил спиртное, якобы из-за тяжелого разговора, и "Сомертон" понял, что в бутылке яд. Некоторое время он молча смотрел на собеседника: несмотря на смертельный диагноз, "Сомертону" было страшно, не могло не быть. Отравитель засомневался в своем плане, но жертва глотнула отраву и показала записи. "Невинная овечка" делала вид, что не знает личность преступника, иногда прикладывалась к бутылке — пока смесь не подействовала, и "Сомертона" не замутило. Живот скрутила резкая боль, сердце забилось, будто бешеное. Он извинился и пошел к воде, его стошнило. "Сомертон" умылся, но сил подняться не было. Он сел на песок, ноги дрожали, начинались судороги. Предметы расплывались, разрастались, окрашивались в отвратительные желто-зеленые цвета. Все, что "Сомертон" видел — это кислотное море, которое вставало над ним, за ним, вокруг него. Гремящее, шипящее божество, которое оглушило и подавило последнюю волю человека. Все, что "Сомертон" чувствовал — давящую боль в груди, которая нарастала, как звук сирены. Его словно замуровало в пыточной коробке, его трясло, колотило, душило ледяным ужасом. "Сомертон" понимал, что умирает, но все-таки улыбнулся — поверил, что накажет убийцу дочери. Эту полурадость-полугримасу и увидела Вера первого октября.

Убийца наблюдал агонию издали. Он заметил Веру — это его взгляд она почувствовала, "Сомертон" уже не видел реальный мир — дождался ее ухода, обыскал труп и забрал документы с ампулой, паспорт, кошелек, карточку от камеры хранения, бутылку. Срезал ярлыки с одежды — наверное, они указывали на страну, из которой явился "Сомертон", и упростили бы опознание. После отравитель поехал на вокзал, где выпотрошил чемодан и забрал опасные для себя вещи. Опять срезал бирки, кроме тех, что вели в ложном направлении. Выпивку с дигоксином вылил, бутылку разбил — наверняка в другом конце города. Документы и кошелек сжег. Хотел уничтожить и папку, но в последний момент преступника одолело любопытство или гордыня, и он открыл записи. Ампула взорвалась, убийцу оросило краской. Одежду он выкинул, но еще пару дней на коже белели обвинительные пятна.

Если бы не эвакуация, делом бы занялась полиция, и убийцу нашли: городок маленький, километров пятнадцать в поперечнике. Девять миль.

И где-то тут неизвестная Маша. Мария. Мария Неизвестная.

"От М".

Веру повело в сторону. Она схватилась за столешницу, чтобы не упасть, и пару минут приходила в себя. Затем набрала одеревенелыми пальцами колл-центр эвакуации: сказала, что потеряла знакомую Марию Неизвестную.

— Я не знаю ее мобильный. Вы не поможете? Наверняка у вас все жители в базе? Просто узнать, что с ней все в порядке, да-да.

— 8 914 277 74 67.

Вера сглотнула и набрала номер. Никто не отвечал. Вера сбросила, потерла виски и позвонила снова. Гудок. Гудок.

— Господи, как в Кремле! Что? — ответил женский голос.

— Здравствуйте, — Вера с трудом выговаривала слова, будто губы залепили скотчем. — Послушайте, это странно, но у меня, кажется, ваша книга. О, Господи… стихи Омара Хайяма. Вы кому-нибудь отдавали ее?

— Ох… Ну да. Подарила на развод бывшему мужу. Герману. А что?

У Веры онемел язык, она не смогла бы ответить, и думала, как эти "Рубайи" оказались на теле Марианны.

— Алло? А почему вы спрашиваете? Алло?

Вере представился Герман. Его печоринские холодные глаза, которые никогда не улыбались, его рука в пятнах белой, как саван, краски.

"Такой шанс выпадает раз в жизни".

"Такое редкое совпадение антигенов".

"Ты словно получила вторую жизнь".

* * *

Она тихо поднялась из-за стола и потерла онемелые щеки. Оделась — механически, точно заводная кукла, — выключила из розеток приборы и закрыла на два замка дверь.

Город, темный и холодный, город, мертвый и сырой, с хлюпаньем принял Веру в свою подводную могилу. На стенах домов волнами двигались блики лунного света, от пляжа доносилось астматическое дыхание моря.

Вера не запомнила, как и сколько добиралась до причала. Секунду? Час? Глаза вдруг заболели от ядовитого света прожекторов, в котором проступили фантомные силуэты беженцев. Резко, будто повернули регулятор громкости, ударил по ушам шум толпы и моторов. Мужской голос из динамика на столбе привызывал сохранять спокойствие и держать детей за руки, но в контексте последних дней это звучало не руководством к действию, а жестокой насмешкой.

— Тут есть журналисты? — спросила Вера у санитара, который спешил мимо. Она удивилась ледяному спокойствию собственного голоса. — Журналисты, да-да.

— Едят. Посмотрите у палатки раздачи еды. Зачем вам эти падальщики?

— Хреновы, блин, новости.

— Ко…

Санитар еще говорил, но Вера пошагала дальше. Она напряглась и неумело, слабо — как в прошлый раз — щелкнула пальцами Марианны. Было в этом что-то дикое, жуткое, но через пару метров Вера не удержалась и повторила фокус. Все же никто так не умел, а она научилась.

* * *