В чужой стране

— От каких партизан? Вы имеете право разговаривать об этом только с бельгийскими партизанами. Вы начальник бельгийской жандармерии… Что же касается русского батальона, то вопрос о сдаче им оружия могут решать только представители Советского правительства.

— Но мне приказано…

— Я еще раз повторяю вам, что решать такие вопросы не входит в компетенцию жандармов. Вы взяли на себя ответственность за серьезный дипломатический конфликт!

— Но я исполнитель, господин полковник… Я сейчас же прикажу моим жандармам оставить…

— Вот телефон, звоните!

Майор передал приказ жандармам оставить помещение русского батальона.

— Это не моя вина, клянусь вам, — оправдывался он, повесив трубку. — Нам приказывают! Приказывают!

— Не смею задерживать, господин майор! Будьте здоровы!

Шукшин, оставшись один, подумал: «Пожалуй, они не посмеют… Хотели взять на испуг. Но лучше бы батальону уйти из Брюсселя. Да, обстановка…»

Вошел секретарь, доложил, что прибыл русский партизан Марченко. Приехал из Льежа.

— Марченко? Какой Марченко? Неужели… — Шукшин бросился к двери, с силой распахнул ее. Перед ним стоял пожилой, изможденный, сильно ссутулившийся человек. Нет, Шукшин этого человека не знает. «Однофамилец»…

— Проходите, товарищ.

— Константин Дмитриевич… — хриплым, каким-то свистящим голосом проговорил партизан, уставившись на Шукшина. — Это же я, Марченко, Яков…

Шукшин вздрогнул, выпрямился, всмотрелся в лицо.

— Марченко… Так что же ты стоишь? Проходи, проходи!

Он усадил его на диван, сел рядом.

— Где же ты был, Яков? Мы ведь считали тебя… считали, что ты погиб… — Шукшин продолжал всматриваться в лицо партизана. Он узнавал его и не узнавал. — Курить хочешь? Вот сигареты, кури… Что же ты молчишь, Яков?

— Трудно рассказывать, Константин Дмитриевич, сердце слабое стало… Что так глядите на меня? Узнать не можете? — губы Марченко скривила усмешка. — Разделали меня здорово. В гестапо — мастера… А забить до смерти все-таки не сумели. Только не человек я уже, дядя Костя…

— Постой, ты же голоден, наверное? Может быть, пойдем пообедаем?

— Нет, есть не хочу. Если выпить чего найдется, — выпью.

Шукшин вызвал секретаря, приказал принести вина. Марченко налил себе полный стакан, выпил с жадностью, не отрываясь. Поставив пустой стакан на стол, вытер тыльной стороной ладони рот, вздохнул. Секунду подумав, налил стакан снова и так же молча с жадностью выпил. Потом сел на диван, закурил и начал рассказывать.

… Выполнив задание, группа ночью подошла к Опутре.

Марченко надо было зайти в село, передать связной, чтобы она утром нашла Жефа и прислала в отряд. Браток и Зуев тоже решили войти в село: они сильно проголодались, а у связной, наверное, найдется поесть. Стояла глубокая тишина, в селе — ни огонька; ничего не предвещало опасности. Марченко, минуту поколебавшись, согласился.

Немного отдохнув и подкрепившись в доме бельгийки, партизаны поднялись, чтобы снова отправиться в путь. Нотолько Марченко взялся за дверь, внизу (связная жила на втором этаже каменного дома, внизу которого помещалось кафе) раздался громкий стук. Марченко метнулся к окну, откинул штору. Под окнами стояли солдаты. Свет луны поблескивал на стволах винтовок. А внизу барабанили все сильнее. Под ударами прикладов трещали доски.

— Браток, гранату! — быстрым шепотом сказал Марченко. — Я открою дверь…

— Есть! — Браток выхватил гранату, приготовился. Он с первого слова понял Марченко: как только тот откроет дверь, надо тотчас кинуть гранату. Всех одной гранатой не прикончишь, но ошеломить наверняка удастся.

Марченко сошел вниз, повернул ключ и, рывком распахнув дверь, отскочил к стене. В ту же секунду Браток кинул гранату. Но взрыва не последовало, граната не разорвалась. Гитлеровцы бросились на лестницу. Браток и Зуев в схватке были убиты, а Марченко удалось вырваться во двор. Отстреливаясь, он кинулся к изгороди. Однако гитлеровцы уже успели оцепить весь двор. В перестрелке Марченко убил четырех гитлеровцев. Его схватили, когда он, весь израненный, потерял сознание.

Матроса отвезли в Льеж, поместили в тюремную больницу. Когда раны немного затянулись, гестаповцы начали допросы, рассчитывая через Марченко найти дорогу к партизанам. Его били плетьми, запускали под ногти иголки, пропускали через тело электрический ток. Ему выбили все зубы, сломали челюсть, переломали ребра. Но Марченко не сказал ни слова.

Расстрелять матроса не успели: перед отступлением фашистских войск в тюрьму ворвались бельгийские партизаны. Марченко едва живого увезли в горы. Надежд на выздоровление было мало, но бельгийцы выходили русского друга. И вот он, Яков Марченко, пришел к Шукшину…

— Когда мы уходили на задание, Трефилов нам еще сказал: будьте осторожней, помните, что нам дано ошибаться только раз — второй уже не придется…

— Да, он предупредил. А мы все-таки зашли. Нельзя нам было заходить в село! Кругом же шли облавы…

Шукшин слушал молча, сокрушенно покачивая головой.

— Таких людей потеряли! Браток, Браток… — Шукшин вздохнул. — А с Зуевым мы вместе из плена бежали… Хороший был человек! Да, Яков, обидно. Мы вот с тобой уедем, а им лежать тут…