В час ворон

Эти люди.

Моя сестра.

Она убила мою кузину. Убила мою лучшую подругу.

Чем дольше эта мысль крутится в моей голове, тем злее я становлюсь. Она зажигает во мне огонь. Раскаляет добела, пока не исчезает последняя унция моей человечности. Я хочу заставить Лорелей Ратледж заплатить.

Мотор ревет.

Первая передача.

Я выезжаю с парковки.

В кухне никого, когда я проскальзываю в заднюю дверь, но из других помещений доносится бормотание двух голосов – поместье закрывают на ночь. Перед домом стоит только красный «Корвет» Стоуна и старый седан, скорее всего, принадлежащий кому-то из персонала. В такое время миссис Ратледж давно пора быть дома, но готова поспорить, она наверняка решает вопросы с Гэбби, положенной в психиатрическую больницу. Значит, наверху только один из Ратледжей.

Я ныряю в тень холла и выжидаю, пока последние работники не запрут дом и не уйдут на ночь. После этого пробираюсь на третий этаж по частной лестнице, перепрыгивая через ступеньку. Кровь с каждым шагом бурлит все сильнее.

Лорелей забрала мою кузину.

Она забрала брата, о котором я даже не знала.

Она причина, по которой мой отец убил себя.

Ключ, который дала мне Бекки, все еще работает, и я захожу. Лунный свет едва проникает в гостиную. Напротив чайной комнаты Гэбби из-под двери виднеется тонкая полоска света.

– Привет, Лорелей, – говорю я, распахивая дверь.

Она вздрагивает в кресле за столом отца. Оценивающе оглядывает меня сверху вниз. Затем расслабляется, решив, что я не представляю угрозы.

– Виктория, – беззаботно зовет она прислугу, будто я какая-то неприятность, которую должен убрать персонал.

Я ухмыляюсь:

– О, дорогуша, они ушли. Тут теперь только я и ты.

Ее взгляд в панике мечется обратно к двери.

– Ты никуда не денешься. – Я захожу в комнату и закрываю дверь за собой.

Она бросается к телефону на столе. Я выдергиваю провод из стены до того, как она успевает схватить трубку. Я швыряю провод на пол, и она откидывается на спинку стула.

Находиться в кабинете Стоуна странно. Физически я никогда здесь не была, только видела эту комнату в тумане масла пожирателя грехов. Как невероятно точно было это видение.

Деревянные панели тянутся по стенам до самого потолка. Монструозные юридические книги и полки все еще господствуют над комнатой. Даже темно-красное кожаное кресло – зверь, с которым стоит считаться. Прямо между Лорелей и мной тот самый стол, за которым Стоун Ратледж росчерком пера отказался от своих родительских прав. Это подтверждает, что все грехи мертвых, которым я стала свидетелем, были правдой.

Лорелей прожигает меня уничижительным взглядом и цедит сквозь зубы:

– Что тебе нужно?

– Правда. – Я плюхаюсь на стул для посетителей, стоящий перед столом, и закидываю на него ноги. – Итак, – начинаю я, чувствуя себя живой как никогда. – Расскажи-ка мне, почему именно ты задавила мою кузину?

– Я этого не делала. Мой отец…

– Врешь! – Я ударяю ногой по столу так сильно, что зеленая лампа качается из стороны в сторону, угрожая упасть. – Давай-ка попробуем еще раз. Почему ты задавила мою кузину?

Лорелей долгую расчетливую минуту смотрит на меня, размышляя, как именно ответить. Нас разделяет только два года, но я почему-то чувствую себя много старше. Возможно, из-за того, что у меня была нелегкая жизнь, а у нее та, когда тебя без конца балуют.

Она съезжает в кресле, ее взгляд полон ненависти:

– И что ты, по-твоему, знаешь?

Я опираюсь о край стола и пронзаю ее взглядом:

– Я знаю, что Стоун солгал полиции и прикрыл твое маленькое происшествие. Знаю, что Гэбби была с тобой, когда ты это сделала. – Я достаю из кармана золотую цепочку и лениво сворачиваю ее кольцом на столе. – Знаю, что ты убила брата.

То, как она сглатывает, служит мне сладкой наградой.

Я даю ей немного переварить это, но она довольно скоро начинает скрипеть зубами.

– Эллис был слабаком. Второй близнец часто такой. Он был слишком мягким, чтобы соответствовать фамилии Ратледж. Ему не хватало характера, чтобы защищать эту семью.

Ее бездушное признание шокирует. Она даже не отрицает убийство.

– Самое сложное, – говорю я, – было сообразить, где же ты достала тот яд, который влила отцу в глотку, чтобы выставить меня виноватой. – Я замолкаю, изображая задумчивость. – А что надо было спрашивать, так откуда ты вообще узнала, что такой яд существует, не говоря о том, как его можно связать со мной.

Встревоженное выражение ее глаз сообщает мне, что я на правильной дорожке.