В час ворон

Местное семейное кафе «У Клементины» стоит в стороне от главного шоссе, а позади него – то, зачем сюда ходят автобусные туры. Плантация «Сахарный холм». Названная в честь сахарного тростника, который здесь когда-то выращивали. В какой-то момент нужда в сахаре отпала и его место занял хлопок. Темная история, за которой туристические автобусы едут через Черный Папоротник. Важное напоминание о ранах, которые мы нанесли этой земле, ее людям.

Придорожный рынок с домашними товарами от местных помогает занять приезжающих и уезжающих туристов.

Перерыв между автобусами для меня наступает только после пяти. Адэйр помогала нам на рынке, пока не начала работать официанткой в «Клементине», чтобы накопить на учебу. Время от времени я находила ее у мусорных баков за кафе на перекуре.

Я вскользь оглядываюсь через плечо, когда выкидываю мусор в помойку. Взгляд цепляется за плантацию на холме.

Издалека она похожа на идеальный кукольный домик. Сложно представить, что свежая белая краска и высокие колонны роскошного особняка будут трепать тебе нервы. Но у «Сахарного холма» слишком тяжелое прошлое, чтобы я его игнорировала.

Задняя дверь кухни с визгом открывается. Управляющий, мистер Прюитт, выходит наружу. Белая деловая рубашка и тонкий черный галстук устарели лет на десять. Он прожигает меня взглядом сквозь очки с толстой черной оправой. Его взгляд неодобрительно опускается на мою футболку с Led Zeppelin. Ублюдок меня не нанял, когда я попросила.

Я отщипываю горящий кончик сигареты и прячу остаток в крошечный карман коричневых шортов с высокой талией, которые позаимствовала у Адэйр этим утром. Они выглядят так, будто сделаны из виниловой змеи. Я практически уверена, что видела однажды барный стул, обшитый этой тканью.

Я сплевываю оставшийся на языке комочек табака и неторопливо плетусь обратно.

У нашей палатки вокруг Могильного Праха собралась маленькая толпа туристов. Он на рынок приносит чучела птиц – находит у заброшенного амбара Дилларда тех бедняг, которым не хватило ума держаться подальше от облюбовавших это место кошек. Людей больше всего завораживает то, как он делает им глаза. Невероятно реалистичные крошечные бусинки, покрытые множеством слоев бесцветного лака и акриловой краски. Это так красиво, что почти можно поверить, что Могильный Прах хороший человек. Даже добрый.

Воронье карканье притягивает мое внимание к небу. Черная птица сидит на телефонном проводе, оглядывая округу.

Народ в церкви считает, что вороны – предвестницы смерти, что они предвещают дурное. «Нечистыми» их назначили за то, что они падальщики.

Я считаю, это все чушь собачья.

Я наблюдаю за птицей, гадая, узнала бы в ней Грача, будь это он.

Черные птицы встречаются на каждом углу. Особенно когда ты высматриваешь везде одну из них.

– Это ангелы? – спрашивает меня тетушка-христианка в футболке баптистской церкви Бельвью. Она указывает на куколок, которые я нашила из винтажной ткани, прикрепив к ним сделанные из перьев крылья.

– Мы такие называем куколками забвения. – Я снимаю одну, чтобы показать ей. – Они помогают забыть вещи, которые вы не хотите больше хранить. Печали, тревоги, сердечную боль, что бы вас ни тревожило. В груди у нее маленький кармашек. – Я развожу руки куколки, чтобы показать тетушке бантик, на который завязан кармашек. – Запишите свои беспокойства или имя человека на бумажке и сложите ее внутрь. Затем похороните куколку и прочитайте молитву. Позвольте вашему горю, вашим тревогам, вашему… чему угодно улететь на небо. – Показываю пальцами бабочку, парящую вверх, – мой стандартный продающий жест. Затем я краем глаза замечаю Грача и замираю.

Это он. Его темные глаза я узнаю где угодно. Сердце подскакивает к горлу и стучит в ушах. Я боюсь шевельнуться: вдруг он исчезнет.

Мои глаза спешно выискивают бабулю.

– Похоже на какое-то вуду, – говорит женщина, снова привлекая мое внимание. Она оценивает куколку осуждающим взглядом. – Только Иисус может исцелить наши печали и разбитые сердца.

Я неловко извиняюсь, пытаясь объяснить, что это просто глупое поверье, а Иисус, конечно, и в нашем доме занимается исцелением сердец. Но она уже потеряла интерес и отходит к палатке Миртл, которая продает кресты из виноградной лозы и красной вербы.

Грач отошел. Я вглядываюсь в его темную фигуру через сетку-рабицу нашей палатки и иду к нему.

Я закусываю щеку, чтобы не начать глупо улыбаться. Его глаза находят мои. Они оглядывают мое лицо, мои губы – и снова возвращаются к глазам.

За последние несколько лет я изменилась не меньше его.

Черная футболка обтягивает его тело – он как будто вырос из нее. Он указывает на одну из куколок:

– Вороньи перья? – Его голос может довести для греха.

Я тяжело сглатываю, вдруг чувствуя себя ужасно оттого, что он угадал. Бабуля выкладывает вымоченные в моем масле пожирателя грехов ягоды лаконоса для ворон, которые гнездятся у нас на амбаре. Она утверждает, что они доставляют хлопоты (хоть и считается, что убивать их – дурной знак). Я всегда гадала, нет ли другой причины – я выкидываю эти ягоды, на случай если заглянет Грач.