В час, когда взойдет луна

— Сколько? — улыбнулась Пинна. — Тридцать, сорок… пятьдесят лет? Да, чувствовать воздух, солнце, траву — и одновременно… выгорать? Становиться брюзгой, переживать друзей… и знать, что где-то кто-то достался кому-то, не желающему себя сдерживать? И что есть вы — умеющий и желающий? Вы очень красивы, Аркадий Петрович. И я хочу, чтобы вы жили.

— Становиться брюзгой, накапливать желчь, переживать друзей, знать, что люди есть люди, и все равно. Это работа на всю жизнь. А вы просто слишком долго болели.

— Да. И я не хочу снова. Без общения с вами я вернусь туда, в кокон. Слишком хорошо. Слишком много.

— Вкусих мало меда, и се аз умираю, — пробормотал Волков.

— Да.

— Хорошо, — неожиданно легко сказал он. — Через три дня. Вечером, здесь же.

Леденяще и скупо ударит луна,
содрогнется над крупом возницы спина,
завизжат на дорожных камнях проступившие лица.
В тусклых митрах тумана под крыльями сна
расплетут пентаграмму нетопырь и желна
и совьют на воздусях пылающий бред багряницы.
Но не помни об этом в упругом пьянящем экстазе.
Выпестовывай сладость мучительной влажной волны.
Звезды рушатся вбок — лик ощерен и зверообразен.
Время взорвано зверем и взрезало кровлю спины…

Через три дня. Она механически посмотрела на небо, но сейчас-то было светло… Ну конечно же. Он надеется, он уверен, что она не сможет — в полнолуние. Что застарелый страх — вот он, зашевелился уже — просто не выпустит её из дома.

Пинна вдруг подумала, что ни разу не ходила на озеро ночью — и что ночью это озеро должно быть необыкновенно красиво.

Полнолуние не обмануло. Озеро под луной было полынно-серебристым. «Почему серебро причиняет им такой вред?»

Страх не помешал ей. С ним оказалось легко справиться. Легко и… приятно. Но это от того, что Пинна знала — в последний раз. Больше ничего не будет. На всю жизнь её не хватило бы.

— Вы всё-таки пришли, — от тени дерева отделилась ещё одна тень. Волков был уже не в деловом чиновничьем костюме, а в джинсах, тонком белом свитере и в чем-то вроде камзола без рукавов. Проследив её взгляд, он сказал:

— Да. Это ещё одна из легенд: тень мы отбрасываем и в зеркале отражаемся. Просто, достигнув определенного возраста, мы обретаем умение создавать собственные фантомы. Проецировать их на сознание человека. В старину говорили проще — отводить глаза. Отсюда и легенды о тенях и отражениях.

Он подошел вплотную, коснулся щеки Пинны.

— Я надеялся, что вы не придете, Инна Сергеевна.

— Если бы вы могли себя видеть, — Пинна улыбнулась, взяла его за запястье, — вы бы поняли, что надеялись зря.

— А если бы вы видели себя…

— Расскажите мне…

— Нужно быть стихотворцем. И хорошим. Потому что слов нет. Я лучше попробую вот так.

В этот раз её не затопило, просто она вдруг почувствовала, что где-то рядом горит огонь. Легкое светлое пламя. Что оно отражается от предметов, не заполняя собой, а только сдвигая, меняя оттенки, меняя сам воздух. Оно должно было остаться. И его не должно было быть. А ещё оно в любую минуту могло стать пожаром, поглощающим все.

Какое там полнолуние… вода озера тянулась сейчас — и всегда, когда она приходила сюда — не к спутнику земли, а к ней.

— Вам понравилось? — она вдруг поняла, что сидит на траве, в объятиях, которых так недавно и так сильно боялась.

— Все правильно. Вы не смогли бы долго быть со мной рядом. И я с вами. Только так.

— Вы согласны?

— Конечно.

— Больно не будет. Наоборот, очень хорошо. Я — знаю.

И озеро дрогнуло и стало серебряным. Конечно, конечно, они боятся серебра. Подобное ранят подобным.

Кто сказал — Казанова расчетлив — тот врет неумело.
Я люблю безоглядно врастать в прежде чуждое тело.
Полночь, руки внутри — скоро сердце под пальцами брызнет.
Я пленен сладострастьем полета на осколке взорвавшейся жизни…

Пустая оболочка человека лежала в его руках. Волков аккуратно опустил ее на траву, выпрямился, чувствуя себя помолодевшим, вдыхая ночной ветер, озеро и травы. Внутри у него ещё пульсировали последние переживания женщины — и какое-то время он смотрел на мир её глазами. Смотрел и смотрел, вбирал в себя мгновения, пока они не иссякли и краски ночи не растворились в его собственных вечных сумерках. Спустился к воде, наугад взял камень, запустил «блин».

Восемь.