В августе 41-го. Когда горела броня

Осокин грустно кивнул и полез на свое место. Танк вздрогнул, двигатель набрал обороты, и двадцатишеститонная машина переломила березу, как спичку. Экипаж вылез из танка, радист снял с борта топор. Из земли сантиметров на сорок торчал измочаленный пенек, тяжелый древесный дух кружил голову. Из сломанного ствола в пыль стекала смола. Осокин молча отвернулся, Симаков выругался, Петров и сам чувствовал себя — хуже некуда. Безуглый несколькими ударами перерубил последние полоски древесины, и экипаж закрепил березу буксирными тросами. Всю обратную дорогу экипаж молчал. Петров, высунувшись по пояс из башни, следил за тем, как огромное дерево, кувыркаясь и оставляя на проселке ветки и листья, перепахивает песок так, что теперь уже нельзя было сказать, кто тут прошел — танки, грузовики или конница.

На окраине деревни старший лейтенант приказал остановить машину.

— Воды в колодце наберем, — пояснил он экипажу. — А то кто его знает, как там дальше обернется. Без жратвы воевать можно, а вот без воды — ну никак.

Безуглый и Осокин вытащили из машины двадцатилитровый бидон, который хозяйственный водитель выменял на какой-то станции, и потащили его к колодцу. Наводчик завалился на моторное отделение и тут же захрапел. Командир обошел вокруг танка, проверяя, не ослабло ли во время марша натяжение гусениц. Ему приходилось видеть, как провисшие из-за растянутых траков стальные ленты слетали при резких поворотах. Меньше всего ротному хотелось, чтобы его машина «разулась» в бою. Присев на корточки, он как раз разглядывал один не внушающий доверия ведущий трак, когда насмешливый женский голос окликнул его сзади:

— Эй, соколик!

Опустившись на колено, старший лейтенант развернулся. Перед ним стояла высокая, крепкая женщина лет сорока с усталым, когда-то, наверное, красивым лицом. На ней была простая ситцевая юбка и выцветшая шерстяная кофта поверх застиранной льняной рубахи. Босые ноги женщины посерели от пыли. Женщина молча смотрела на танкиста, и Петров почувствовал себя неуютно.

— Вам чего, мамаша? — вежливо спросил он.

Женщина склонила голову набок, синие глаза смотрели холодно.

— «Гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход», — пропела вдруг она, и ротного передернуло от ехидной ненависти в голосе крестьянки. — Что, советские танкисты, полстраны пробежали, хоть нас-то защитите? Или дальше, на Волгу двинетесь, зиму ждать?

Кровь бросилась ротному в лицо, ноги стали как ватные. Сам он, что на Украине, что по дороге сюда, люто ощущал свою вину, видя колонны беженцев. Еще тяжелее было проходить через оставляемые села. Но в первый раз ему прямо высказали то, что чувствуют люди, которых оставляют на волю и милость врага. Петров медленно встал, еще не зная, что ответить.

— Ты мне скажи, танкист, вы только в кино красоваться умеете? Уж там вы бравые, а на деле-то? Хвост поджали? Сколько мы вам отдавали, кормили, одевали, на займы подписывались! Зачем, скажи ты мне? Чтобы смотреть, как вы от немца, поджав хвост, драпаете? — Она длинно и неумело выматерилась.

Петров опустил глаза, понимая, что любые его слова здесь будут бессильны. По большому счету, колхозница была права. РККА в его, старшего лейтенанта Петрова, лице, не остановила врага у границы, не отбросила обратно, а отступила сюда и теперь собиралась воевать под боком у этой женщины. Внезапно он понял, что больше не слышит храпа наводчика. С танка послышалось кряхтение, и Симаков тяжело соскочил на землю, встав между командиром и крестьянкой.

— Слышь, мать, ты бы не материла мне командира, а? — Симаков говорил медленно, подбирая каждое слово. — У него, между прочим, с Украины еще рана на теле. И мы не оттуда, — он махнул рукой на запад, — бежим. Мы туда едем. Чтобы драться. Вот если обратно побежим — можешь нам в глаза плевать…

— Да нужны вы мне тогда будете, — махнула рукой колхозница и повернулась, чтобы уходить.

— Эй, командир! — донесся из-за танка веселый голос Безуглого. — Пить хочешь? Тут вода вкусная.

— А мне жрать хочется, — добавил невидимый Осокин. — Со вчерашнего вечера ничего не жрал, уже кишки поют.

— Куда в тебя, Васька, столько помещается, ну ведь шкет мелкий, — подумал вслух радист.

— Я расту, мне кушать надо, — невозмутимо ответил водитель.

Лязгая бидоном, оба танкиста обошли танк и нос к носу столкнулись с колхозницей.

— Э-э-э, — озадаченно начал Безуглый. — А что тут у нас происходит?

— Шефская встреча «Село — фронту», — мрачно ответил Петров. — Грузите бидон и поехали, пока нам тут глаза не заплевали.

Только тут он заметил, что женщина встала как вкопанная и, не отрываясь, смотрит на Осокина.

— Господи, — прошептала она. — Ну пацаненка-то куда тащите?

Водитель умылся у колодца, и теперь, своим детским каким-то лицом, комбинезоном не по размеру, он и впрямь казался подростком.

— Я — не пацаненок, — спокойно сказал механик, залезая на лобовую броню.

Крякнув, Осокин принял у радиста бидон и опустил его на свое сиденье, затем сам нырнул в люк и с грохотом заворочался внутри танка.