В

Всего через пару месяцев — уже чуть больше, чем просто «впечатления». Валетта ли это? Во время налетов все гражданское и обладающее душой находилось под землей. Остальные — слишком заняты, чтобы «наблюдать». Город был предоставлен самому себе, не считая отбившихся вроде Фаусто, чувствовавших лишь молчаливое родство и в достаточной степени походивших на город, чтобы не искажать истинность «впечатлений» актом восприятия. Ненаселенный город — иной. Он не похож на то, что увидел бы «нормальный» наблюдатель, бредущий в темноте — обычной темноте. Отказ от достаточно полного одиночества — типичный грех всех ложно-одушевленных и лишенных воображения. Их обреченность собираться вместе, патологический страх перед одиночеством, распространяются и на сон. Поэтому, когда они сворачивают за угол — как полагается делать всем нам, как все мы делали и делаем, одни реже, другие чаще — чтобы очутиться на улице… Ты знаешь, дитя, какую улицу я имею в виду. Улицу двадцатого века, в дальнем конце или на повороте которой — как мы надеемся — появится чувство дома или безопасности. Но никаких гарантий. Улицу, в противоположном конце которой, мы оказываемся по причинам, лучше известным тем, кто нас туда заводит. Если они, эти «те», существуют. Но улицу, идти по которой мы обязаны.

Это лакмусовая бумажка. Населять или не населять. Призраки, монстры, преступники и ненормальные олицетворяют мелодраму и слабость. Единственный ужас, связанный с ними — ужас спящего, вызванный его изолированностью. Но пустыня или ряд фальшивых витрин, куча шлака или кузница с подспудно горящим огнем — и все это, и улица, и спящий, который и сам есть тень, ничего не значащая на этом ландшафте, бездушная как и остальные массы и тени — вот кошмар двадцатого века.

Оставлять вас с Еленой одних во время налетов не значило проявлять неприязнь, Паола. Не было это и безответственным эгоизмом молодости. Его молодость, молодость Маратта, Днубиетны, молодость «поколения» (в прямом и переносном смысле) испарилась в мгновение ока с первой бомбой 8 июня 1940 года. Старые китайские мастера и их преемники — Шульце и Нобель — изобрели превосходное приворотное зелье, гораздо более действенное, чем они осмеливались предположить. Одна прививка, и «Поколение» стало невосприимчивым к страху смерти, голоду, тяжелому труду, невосприимчивым к тривиальным соблазнам, отвлекающим мужчину от жены и детей, от потребности проявлять заботу. Невосприимчивым ко всему, кроме того, что случилось с Фаусто во время седьмого из тринадцати налетов. В одно из просветлений сознания во время своей фуги Фаусто писал:

Как прекрасно затемнение в Валетте! Перед прилетом с севера полуночной «стаи». Ночь наполняет улицу, она черной жидкостью течет в канавах; ее течение давит на щиколотки. Город словно ушел под воду — Атлантида под морем ночи.

Только ли ночь окутывает Валетту? Или здесь еще и человеческие эмоции, "дух ожидания"? Но не ожидания снов, в которых то, чего мы ждем, непонятно и безымянно. Валетта прекрасно знает, чего она ждет. В этой тишине нет напряжения или тревоги, она безразлична и уверенна, это тишина скуки или привычного ритуала. Компания артиллеристов на соседней улице торопится на позицию. Но их вульгарная песня стихает, продолжает петь лишь один смущенный голос, хотя и он вскоре обрывается на полуслове. Слава Богу, ты в безопасности, Елена — в нашем втором, подземном доме. Ты и ребенок. Если старый Сатурно Агтина окончательно перебрался со своей женой в старый коллектор, то за Паолой будет присмотр, когда ты уйдешь на работу. Сколько других семей присматривало за ней? У наших детей только один отец — война, только одна мать — Мальта, ее женщины. Плохая перспектива для Семьи и матриархата. Кланы и матриархат несовместимы с этой общностью, принесенной на Мальту войной.

Я ухожу от тебя, любимая, не потому, что должен. Мы, мужчины — не племя пиратов или гяуров; если только наши галеоны не становятся добычей злобных металлических рыб, чье логово — германская подлодка. Нет больше мира, кроме острова, и до любого края моря лишь день пути. Тебя нельзя покинуть, Елена, никак нельзя.

Но во сне есть два мира: на улице и под улицей. Один — царство смерти, другой — жизни. Как может поэт жить, не исследовав другое царство, хотя бы в качестве туриста? Поэт питается снами. Чем еще питаться, если не приходят конвои?

Бедный Фаусто. "Вульгарную песню" пели на мотив марша "Полковник Боуги":

У Гитлера есть

Только левое яйцо

У Геринга — два,

Но с овечье дрянцо

У Гиммлера -

Яйца того же размера,

А у Геббельса

Оных

Нету совсем…