Вечером накануне собрания толпу в блистательно мерзкое настроение привела пьеса в театре «Маноэл», где говорилось об австрийском гнете в Италии. Актеры несколько раз импровизировали на злобу дня, и от вброшенных реплик общее настроение не улучшилось. Гуляки на улице пели «La Bella Gigogin»[231]. Майистрал доложил, что кучка миццистов и большевиков изо всех сил подстрекает рабочих с Верфей к бунту. Их успех сомнителен. Может, все дело в погоде. Также вышло неофициальное извещение, рекомендующее торговцам не открывать свои заведения.
– С их стороны предусмотрительно, – на следующий день заметил Полувольт, когда они прогуливались по Страда-Реале. Некоторые лавки и кафе были закрыты. Быстрая проверка выявила, что хозяева симпатизируют миццистам.
День длился, и мелкие шайки агитаторов, по большинству – в праздничном настроении (словно бунтовать – здоровое времяпрепровождение, вроде изготовления поделок или спорта за свежем воздухе), бродили по улицам, били стекла, ломали мебель, орали еще открытым торговцам, чтоб закрывались. Но вот искры почему-то все не было. Весь день время от времени шквалами налетал дождь.
– Ловите момент, – сказал Полувольт, – держите его крепче, изучайте, дорожите им. Это один из тех редких случаев, когда заблаговременные разведданные оказались верны.
Что правда: никто не был особо возбужден. Но Шаблон не очень понимал про этот отсутствующий катализатор. Любое мелкое происшествие: прореха в тучах, катастрофическая дрожь при первом робком ударе в витрину лавки, топология объекта уничтожения (выше по склону или ниже – разница есть), – что угодно могло раздуть обычную шкоду до внезапно апокалиптической ярости.
Но из собрания родилось лишь принятие миццистской резолюции, призывавшей к полной независимости от Великобритании. «Глас народа» торжествующе болботал. На 7 июня назначили новое заседание Ассамблеи.
– Три с половиной месяца, – сказал Шаблон. – Тогда потеплеет. – Полувольт пожал плечами. Мицци, Экстремист, был секретарем февральского собрания, а вот в следующий раз секретарем будет некий д-р Мифсуд, Умеренный. Умеренным хотелось сесть и обсудить вопрос конституции с Хантером-Блэром и Государственным секретарем по колониям, а не откалываться от Англии подчистую. И Умеренные к июню окажутся в большинстве.
– Перспектива, похоже, недурна, – возмутился Полувольт. – Если чему-то суждено случиться, оно случилось бы при восходящем Мицци.
– Шел дождь, – ответил Шаблон. – Было холодно.
«La Voce del Popolo» и газеты на мальтийском нападки на правительство продолжали. Майистрал докладывал дважды в неделю – рисовал общее полотно усугублявшегося недовольства среди рабочих-судоремонтников, однако их всех заражала волглая летаргия, коей требовалось дождаться летнего жара, чтобы просохнуть, искры вождя, какого-нибудь Мицци или его эквивалента, чтоб касаньем своим превратила ее в нечто повзрывнее. Шли недели, и Шаблон постепенно лучше узнавал своего двойного агента. Выяснилось, что Майистрал живет около Верфи с молодой женой Карлой. Карла беременна, ребенка ждали в июне.
– Каково ей, – однажды спросил Шаблон с несвойственной ему бестактностью, – оттого, что вы этим занимаетесь.
– Она вскоре станет матерью, – ответил Майистрал, мрачно. – А больше ни о чем она не думает и ничего не чувствует. Знаете, каково быть матерью на этом острове.
В это вцепилась Шаблонова мальчишечья романтика: быть может, в ночных встречах на вилле Саммут присутствовал не только профессиональный элемент. Его чуть ли не подмывало попросить у Майистрала пошпионить за Вероникой Марганецци; но Полувольт, голос разума, противился.
– Так это нас выдаст. У нас уже есть ухо на вилле. Тряпичник Дупиро, он вполне искренне влюблен там в одну судомойку.
Если бы Верфь была единственным хлопотным местом для пригляда, Шаблон впал бы в то же оцепенение, что заражало рабочих. Но другой его контакт – отец Линус Благостынь, О. И.[232], тот голос, чей призыв о помощи слышен был в массовом ликованье ноября и от коего залязгали рычаги, собачки или храповики эмоций и интуиции, дабы отправить Шаблона через весь континент и за море в поиске убедительных причин, пока еще неясных ему самому, – этот иезуит видел и слышал (вероятно, и делал) довольно, чтобы Шаблона умеренно не оставляли кошмары.