V.

Этот марш-бросок от Виа-Кавур к консульству был самым великолепным из всех, в которых Гаучо доводилось участвовать. Каким-то чудом Боррачо и Тито с горсткой бойцов умудрились увести сотню лошадей у кавалеристов, совершив внезапный дерзкий набег на конюшни. Когда пропажа обнаружилась, Сыны Макиавелли уже успели оседлать лошадей и теперь во весь опор с песнями и криками мчались к центру города. Широко улыбаясь, впереди отряда скакал Гаучо в красной рубахе. «Avanti, i miei fratelli [162], – пели повстанцы, – Figli di Machiavelli, avanti alla donna Liberta!» Взбешенные кавалеристы разрозненными колоннами преследовали их по пятам – часть пешим ходом, часть на повозках. На полпути к центру повстанцы повстречали Куэрнакаброна в кабриолете. Гаучо остановился на всем скаку, развернулся, обнял своего помощника и снова присоединился к Сынам Макиавелли.

– Друг мой, – прокричал он опешившему Куэрнакаброну, – это будет ночь славы!

Продолжая горланить песни, повстанцы прибыли к консульству за несколько минут до полуночи. Те из них, кто работал на Центральном рынке, припасли достаточное количество гнилых фруктов и овощей, чтобы провести основательную артподготовку перед штурмом. К зданию начали стягиваться войска. Салазар и Ратон, сжавшись от страха, наблюдали за происходящим из окна на втором этаже. Кое-где завязались рукопашные схватки. Ни единого выстрела пока не прозвучало. На площади перед консульством все пришло в хаотическое, бурлящее движение. Прохожие с криками разбегались кто куда в поисках хоть какого-нибудь укрытия.

Возле здания Центрального почтамта Гаучо заметил Чезаре и синьора Мантиссу, которые нетерпеливо топтались на месте, придерживая два Иудиных дерева.

– На кой черт им два дерева? – пробормотал Гаучо. – Куэрнакаброн, мне надо ненадолго отлучится. Останешься за старшего. Командуй. – Куэрнакаброн отдал честь и ринулся в гущу схватки.

Приблизившись к синьору Мантиссе, Гаучо увидел стоявших неподалеку Эвана, его отца и девушку.

– Еще раз добрый вечер, Гадрульфи, – отсалютовал он Эвану. – Мантисса, вы готовы? – Гаучо отстегнул большую гранату от ленты с патронами, перекрещивающей его грудь. Синьор Мантисса и Чезаре подхватили полый ствол багряника.

– Посторожите второе дерево, – попросил синьор Мантисса Эвана и Годольфина. – Постарайтесь, чтобы его никто не увидел, пока мы не вернемся.

– Эван, – прошептала девушка, прильнув к нему. – Сейчас начнется стрельба?

Он расслышал в ее голосе только страх, не обратив внимания на восторг.

– Не бойтесь. – Ему страстно хотелось ее защитить. Старший Годольфин смотрел на них, смущенно переминаясь с ноги на ногу.

– Сынок, – наконец произнес он, понимая, что поступает неразумно, – я, наверное, выбрал не самое подходящее время, чтобы сообщить тебе, что должен покинуть Флоренцию. Сегодня же. И мне… мне бы хотелось, чтобы ты поехал со мной. – Старик не смел взглянуть на сына. Юноша задумчиво улыбнулся, продолжая обнимать Викторию.

– Но, папа, – возразил он, – тогда мне придется оставить здесь мою единственную подлинную любовь.

Виктория, привстав на цыпочки, поцеловала его в шею.

– Мы обязательно встретимся вновь, – трагическим шепотом пообещала она, подыгрывая ему.

Старик, не уловив иронии в их тоне, задрожал, отвернулся и снова почувствовал себя преданным.

– Очень жаль, – сказал он.

Эван убрал руку с плеча Виктории, сделал шаг к отцу.

– Отец, – сказал Эван, – это всего лишь манера выражения. Я пошутил. Прости меня за эту дурацкую шутку. Разумеется, я поеду с тобой.

– Я и сам виноват, – ответил отец. – Похоже, я перестал понимать нынешнюю молодежь. Так, значит, все дело только в манере выражения…

Рука Эвана неловко задержалась на спине Годольфина-старшего. Оба на мгновение замерли.

– Давай все обсудим, когда сядем на баркас, – предложил Эван.

Наконец старик поднял взгляд на сына:

– Нам давно надо поговорить.

– Непременно поговорим, – пообещал Эван, пытаясь улыбнуться. – Ведь мы столько лет не виделись, все чего-то искали в противоположных концах света.

Годольфин ничего не ответил, только прижался лицом к плечу Эвана. Оба были немного смущены. Виктория какое-то время смотрела на них, потом отвернулась и принялась безмятежно наблюдать за бурлившим вокруг сражением. Загрохотали выстрелы. Кровь обагрила мостовую, стоны раненых смешались с пением Сынов Макиавелли. Виктория увидела, как двое солдат исступленно колют штыками прижатого к дереву бунтовщика в пестрой рубахе. Виктория стояла не шевелясь, как на том перекрестке, где ждала Эвана; ее лицо не выражало никаких эмоций. Она как будто стала воплощением женского начала, необходимым дополнением к клокочущей взрывной энергии мужчин. Невозмутимо и безучастно созерцая предсмертные судороги израненных тел, она смотрела эту феерию безжалостной смерти, словно пьесу, поставленную на крошечной площади для нес одной. И так же безмятежно из ее волос взирали на происходящее пятеро распятых солдат на резном гребне.