Увидеть лицо

Света, наклонившись, что-то прошептала на ухо Рощиной, сделала левой рукой такое движение, будто закручивала в патрон лампочку, и обе затряслись от сдерживаемого смеха. Потом Марина завела ладонь на затылок и перекинула волосы с одного плеча на другое — золотистая, густая волна медленно, словно во сне, перекатилась по сгибу ее руки и хлынула вниз, захлестнув и плечо Светланы, и между женщинами протянулась шелковистая, блестящая паутина, словно связав их. Марина засмеялась снова, убрала волосы, слегка потянулась, разминая затекшее от долгого сидения тело, и все мужские взгляды, как по команде, приковались к ее тонкому, натянувшемуся на груди свитеру. Алина, не удержавшись, хихикнула — очень тихо, так что услышал только сидевший рядом Кривцов. Он повернул голову и посмотрел на нее укоризненно, потом удручающе пожал плечами — мол, мужик — и в Африке мужик, это понимать надо.

Она заметила, что Виталий отвел взгляд от Рощиной последним. Он явно благоволил к Марине больше остальных, но не подмигивал ей, как Олег, и не поглядывал осторожно и смущенно, как Борис, — он просто смотрел — открыто и прямо — настолько прямо, что иногда уже сама Марина начинала беспокойно ерзать и старательно отворачиваться.

Он был единственным из всех, кто о себе вообще ничего не рассказал и не назвал своей фамилии. Алине казалось, что он сделал это не из-за опасения — просто на деле Виталию было абсолютно наплевать на все и на всех. У него была цель — доехать до какого-нибудь города, остальное его не волновало, и если Олег был самым бодрым и смешливым из всех пассажиров, а Светлана — самой напуганной, то Виталий был самым равнодушным, словно тогда — вначале под дождем, а позже — сцепившись с Алексеем, он исчерпал весь запас своих эмоций. Он сидел спокойно, говорил мало и так же мало спрашивал, и взгляд его был скучающим, но Алина очень хорошо помнила, как не так давно эти невыразительные глаза были иными — глаза человека, способного на многое, глаза человека, способного и убить, если он сочтет это нужным.

Не самое плохое правило.

Алина вдруг поймала себя на мысли, что ей было бы намного спокойней, если бы автобус остановился и Виталий бы вышел. Ушел бы в дождь и никогда не возвращался. Мысль была странной и более чем глупой, и, появившись, тут же пропала. В конце концов, только благодаря его наблюдательности они так быстро узнали о том, что попали в беду, — а ведь могли еще ехать и ехать, переругиваясь с водителем, который, она не сомневалась, еще долго бы ни в чем не признавался. Виталий высказывал вполне здравые и дельные мысли и, пусть и варварскими методами, но сумел поддержать порядок. Другое дело, что будет, если ему вдруг вздумается установить свой порядок?

Сидевший на соседнем сидении человек отнюдь не вызывал у Алины таких мыслей, хотя рядом с ним Виталий казался карликом. Ему пришлось изрядно потесниться, чтобы гигант Жора поместился в кресле. Жора больше всего походил на медведя — сытого, добродушного и ленивого, ценящего комфорт и спокойствие. Мускулистый гигант оказался человеком весьма образованным, любящим книги и шахматы, увлекающимся компьютерами, и в промежутках между вращающимися по замкнутому кругу вопросами «где мы?» и «что происходит?» успел обсудить с Олегом преимущества и недостатки всех версий «Windows», рассказать Марине о значениях и особенностях женских причесок у той или иной древней цивилизации и поспорить с Борисом на тему государственного устройства Древней Спарты, проявив такие познания о периодах правления Ликурга и Лисандра, что Борис был уже и не рад, что начал этот разговор и вскоре его участие в нем свелось к киванию головой и односложным фразам. Глядя на Жору, Алина то и дело сдвигала брови, мучительно пытаясь вспомнить, где могла его видеть — лицо Вершинина казалось ей очень знакомым. Но так и не вспомнила.

Борис Лифман (Алина заметила умудренную и язвительную усмешку Алексея, появившуюся сразу же после того, как Борис назвал свою фамилию) казался на редкость аккуратным — и в своем внешнем облике, и в словах, и в поступках. Аккуратность переходила в осторожность, осторожность — в опаску и подозрение. Тем не менее, он на свой лад тоже пытался поддерживать порядок, но, в отличие от Виталия, использовал словесные увещевания и старался свести на нет любые споры, возникавшие в салоне. Роль миротворца вполне отвлекала его от собственной растерянности и подавленности. Хотя они с Виталием были одного возраста — лет тридцати, Виталий все же оставался просто «Виталием», а в обращении к Борису невольно напрашивалось отчество.

Коробочка с макетами украшений уже побывала в руках каждой из пассажирок, и, наблюдая, как женщины рассматривают каждое кольцо или кулончик, Лифман аккуратно улыбался, и в его глазах светилось явное удовольствие. Он внимательно выслушивал комментарии, и Алине казалось, что Борис запоминает не только слова, но и интонацию.