Увечный бог. Том 2

Вал припал к земле рядом с посеченными телами Сальца и Бутылей. Тропа пониже того места, которое женщины обороняли, была забита трупами – но дальше он мог видеть еще колансийцев, которые постепенно расчищали путь. Еще немного, и они будут здесь.

Слишком много. Зараза.

Сколько времени они уже сражаются? Он понятия не имел. Сколько атак отбито? Чувство такое, что не меньше сотни, но это невозможно – небо над головой еще светилось. Закатным, умирающим светом, и тем не менее…

Не отрывая глаз от массы врагов внизу – которые продолжали приближаться, – он развязал свой мешок, который только что подобрал в куче снаряжения у ног Увечного бога. Вытащил оттуда «ругань». Всегда имей в запасе одну. Всегда.

Саперская заповедь. Если уж помираешь, так и ублюдков с собой прихвати.

Он поднял «ругань» над собой.

Услышал, как Скрипач за спиной вопит его имя.

Дерьмово вышло. Извини, Скрип.

Вал кинулся вниз по тропе в направлении толпы колансийцев.

Услышал топот за спиной, резко развернулся.

– Скрип, чтоб тебя! Нет! Вернись!

Друг вместо этого кинулся на него, сбив с ног. Оба рухнули на тропу, и Вал упустил «ругань».

Укрыться ни один из них не попытался, они лишь смотрели, как заряд взрывчатки неспешно прыгает себе вниз по извилистой тропке в направлении толпы солдат, от которых им были видны в основном шевелящиеся железные шлемы.

«Ругань», подобно упавшему с дерева кокосу, прицельно ударила в один из шлемов.

И раскололась, усыпав все вокруг идиотским карминовым порошком.

Двое саперов уставились друг на друга – их лица разделяла какая-то ширина ладони – и хором заорали:

– Пустышка!

Затем рядом с ними, звеня доспехами, хлопнулся на землю третий малазанец – ростом как бы не ниже Релико, но худой и бледный, с далеко торчащими по обе стороны вытянутой головы ушами. Обернувшись к ним, он одарил обоих желтой кривозубой улыбкой:

– Я вас прикрою! Давайте быстро наверх!

Скрипач вытаращил глаза.

– Это еще кто такой, Худа ради?

Солдат обиженно глянул на него.

– Нефарий Бредд, сэр! Кто ж еще? А теперь возвращайтесь, а я вас прикрою, ладно?

Скрипач развернулся, вздернул Вала на ноги и толкнул его вдоль тропы. Когда они добрались до края верхней площадки, оттуда потянулись руки и втащили их наверх. Таких бледных лиц, как у окруживших их морпехов – Битума, Флакона, Улыбки и Корика, – он еще никогда не видел. Появился Смрад, упал на корточки рядом с распростертыми телами Сальца и Бутылей, потом поднял голову и что-то негромко сказал Битуму.

Сержант кивнул ему и отпихнул Скрипача с Валом подальше от края.

– Прорыв ликвидирован, сэр!

Скрипач, ухватив Вала за руку, дернул его и потащил в сторону.

– Скрип…

– Заткнись на хер! – он накинулся на Вала. – Что, решил еще разок то же самое устроить?

– Я думал, нам конец.

– Нам конца никогда не будет, чтоб тебя! Мы их отбросили – понял? Они отходят – мы их еще раз отбросили!

Ноги Вала вдруг отказались ему повиноваться. Он поспешно сел. Вокруг сгущались сумерки. Он слышал поблизости тяжелое дыхание, ругань, хриплый кашель. Осмотревшись по сторонам, он увидел, что и остальные в поле зрения тоже попадали на землю, слишком утомленные для чего-либо еще. Запрокинули головы, закрыли глаза. Он с присвистом вздохнул.

– Боги, у тебя, Скрип, сколько солдат-то осталось?

Тот лежал сейчас рядом, пристроив голову на покосившийся камень.

– Человек двадцать. А у тебя?

Вала пробрала дрожь, он отвернулся.

– Сержанты последними были.

– Они живы.

– Что?

– Поранены, это да. Но всего лишь без сознания. Смрад говорит, что у них тепловой удар.

– Тепловой… нижние боги, я ж им сказал все, что найдется, выпить!

– Они у тебя дамы крупные.

– Мои последние «Мостожоги».

– Так точно, Вал, твои последние «Мостожоги».

Вал открыл глаза и уставился на друга – но глаза Скрипа, обращенного лицом к темнеющему небу, оставались закрыты.

– Серьезно? Вот прямо так?

– Серьезно.

Вал снова улегся.

– Думаешь, мы их еще раз сможем остановить?

– Само собой, сможем. Слушай, у тебя там еще одной «ругани» в заначке не осталось?

– Нет. Худ меня забери, я эту-то с собой хрен знает сколько таскаю, вечность целую. И все это время, выходит, таскал пустышку?

Перед мысленным взором Скрипача проплывали лица. Застывшие в смерти, жизнь им сейчас давали лишь воспоминания, столько жизни, сколько сохранилось воспоминаний – но жизни эти сейчас были заключены внутри сознания Скрипача. Там они и останутся, когда он откроет глаза – к чему он пока готов не был – и увидит вокруг лишь застывшую неподвижность, лишь пустоту.

Он знал, в каком из этих миров хотел бы жить. Вот только выбора-то у человека не бывает, верно? Разве что он сам сперва загасит искорку внутри. Выпивкой, забытьем сладкого дымка – но это будут ложные воспоминания, издевательство над теми, кто утрачен, над теми, чья жизнь прошла.