Уцелевший

Сотрясающий воздух грохот постепенно стих на высотах Гиндукуша. Воздушная атака США закончилась. Зона высадки была очищена, безопасность обеспечена, и спасательный вертолет подлетел с юга на поле.

«Зеленые береты» все еще были на связи и дали пилоту указание приземляться прямо на только что убранное деревенское опиумное поле. Помню, как вертолетные лопасти вызывали в ночном воздухе красивые зеленые биолюминесцентные помехи.

Я слышал, как наше судно снижается в нашем направлении, этот ночной призрак ревущей воздушной мощи США. Это был всеобъемлющий, дребезжащий, оглушительный гул, скорее громыхающий, чем отражающийся эхом от высоких пиков Гиндукуша. Ни один вертолет никогда не разрывал местные звуковые барьеры более грубо. Зловещая тишина этих гор отступила пред вторым за ночь нападением децибел. Земля тряслась. Пыль взвилась вверх песчаной бурей. Лопасти визжали в чистом горном воздухе. Это был самый великолепный звук, который я когда-либо слышал.

Вертолет медленно подлетел и приземлился в нескольких метрах от нас. Погрузочный мастер спрыгнул на землю и открыл основной отсек. Парни помогли мне забраться в кабину, Гулаб присоединился ко мне. Мы тут же взлетели, и никто из нас не выглянул в темноту неосвещенной деревни Сабрэй. Я – потому что знал, что все равно не могу ничего разглядеть; Гулаб – потому что не был уверен, когда вернется сюда. Угрозы талибов ему и его семье были гораздо более серьезной проблемой, чем он когда-либо признавал.

Гулаб боялся вертолета и сидел, вцепившись в мою руку, на протяжении всего короткого перелета до Асадабада. Там нас обоих выгрузили. Я летел дальше, в Баграм, Гулаб же, по крайней мере, пока, должен был остаться на этой базе в своей стране и постараться помочь военным США. Я обнял его на прощание, этого загадочного дикаря, который столько раз рисковал ради меня своей жизнью. Казалось, он не ожидал ничего взамен, но я еще раз попытался отдать ему свои часы. Он отказался, как отказывался уже четыре раза.

Для меня наше прощание было болезненным, потому что я не мог выразить словами свою благодарность. Я этого никогда не узнаю, но, вероятно, он бы тоже сказал мне что-нибудь, если бы только у него нашлись подходящие английские слова. Это могли быть даже теплые или дружеские слова, например: «Шумный подонок, слоноподобный, неблагодарный сукин сын». Или: «Чем тебе не угодило наше лучшее козье молоко, дебил?»

Но в такой ситуации большего нельзя было сказать. Я направлялся домой. А он, может быть, никогда не сможет вернуться в свой дом. Наши пути, которые пересеклись настолько внезапно и так сильно изменили наши жизни, скоро разойдутся. Я сел в большой самолет «C-130», летящий в Баграм, на мою базу. Мы приземлились на главную посадочную полосу в 23.00, ровно через шесть дней и четыре часа после того, как Майки, Акс, Дэнни и я заняли это самое место. Мы тогда лежали на этой самой земле, любовались заснеженными вершинами вдалеке, смеялись, шутили, как всегда, были оптимистичны и не подозревали о том испытании огнем, которое ожидало нас высоко в этих горах. Меньше недели. И будто тысяча лет прошла.

Меня встретили два доктора и карета «Скорой помощи», которая могла мне потребоваться. К самолету подошла небольшая группа медсестер, одну из них я знал еще со времен добровольной работы в госпитале. Остальные были шокированы при виде меня, но эта сестра взглянула на меня, стоящего наверху трапа, и залилась слезами.

Я выглядел действительно ужасно. Я похудел на семнадцать килограммов, на лице участками не хватало кожи после падения с первой горы, мой сломанный нос нужно было хорошенько вправить, меня перекосило от боли в левой ноге, мое сломанное запястье болело адски, как и спина, как и должно быть с тремя сломанными позвонками. Я потерял бог знает сколько литров крови. Я был белый, как призрак, и едва мог ходить.

Медсестра лишь крикнула: «Боже, Маркус!» – и отвернулась от меня, рыдая. Я отказался от носилок и облокотился на доктора, игнорируя боль. Но он знал. «Давай, дружок, – сказал он. – Давай положим тебя на носилки».

Но я покачал головой. Я принял порцию морфина и пытался стоять без посторонней помощи. Повернувшись к доктору, я посмотрел ему прямо в глаза и сказал: «Я пришел сюда на своих двоих и ухожу на своих двоих. Пусть я ранен, но я все еще офицер SEAL, они меня не прикончили. Я могу ходить».

Доктор лишь вздохнул. Он встречал таких парней, как я, и раньше и знал, что спорить было бесполезно. Думаю, он понимал, что единственной мыслью в моей голове было:

«Каким таким офицером SEAL я буду, если мне придется помогать сойти с самолета? Нет, сэр. Я на это не согласен».

Так что я снова спустился по трапу своими ногами и ступил на свою домашнюю базу, держась до тех пор, пока не дотронулся до земли. Я заметил, что к тому моменту еще две сестры залились слезами. Помню, как подумал: «Слава богу, мама меня не видит».