Утро звездочета

Даже не знаю, отчего я разволновался больше — от газеты «Коммерсант» или от того, что я до сих пор не верю, что сегодня увижу Наташу. Прямо здесь, в этой палате. Отличной, кстати, палате, где я нахожусь совершенно один, и где утром после первой ночи в больнице меня разбудил скрип колес передвижного аппарата Доплера с внушительной панелью, множеством кнопок и плоским монитором.

Питание в госпитале четырехразовое, а столовая радует даже запахами: в отличие от всех предыдущих случаев, когда мне приходилось бывать в больнице, местные кулинарные ароматы вызывают у меня даже не равнодушие, а вполне определенное слюноотделение. Кормят и в самом деле отменно, и если мне придется задержаться здесь еще дней на пять, апельсины и колбасы, которые мне щедро и предсказуемо доставили уже побывавшие посетители, придется-таки переместить из холодильника в мусорную корзину.

«Двести семнадцать», повторяю я про себя, а вслух чертыхаюсь. Мне нужно, мне просто необходимо поспать хотя бы пару часов. Утром, как всегда будет дежурный осмотр. Пульс, давление, зрачки, с десяток таблеток и опять какие-то датчики, которые ежедневно прикручивают к моей изможденной голове. Мне спокойно в палате, и предстоящий день хлопот неприятно будоражит меня, но и оставаться здесь я больше не могу. Мне кажется, что из пациента я постепенно превращаюсь в пленника.

— Двести семнадцатый, прием! — проскрипела рация, и я едва увернулся от летящей навстречу Тойоте.

Я был неправ и, вылетая на встречную полосу, ставил под вопрос успех всей операции. Милиция, конечно, была в курсе, и номера «неприкасемых» эфесбешных машин были разосланы всем постовым, но моя внезапная авария требовала бы срочной замены вышедшего из строя автомобиля, а это — суматоха и перекройка сложнейшего расписания.

Мне повезло — я не разбился в самом начале дежурства. Я даже получал удовольствие, и меня возбуждали даже команды из рации, эти нелепые «двести семнадцатый, прибавьте до восьмидесяти», «снизьте до шестидесяти пяти». Я был как персонаж компьютерной игры, но удовольствие получал как игрок — мне нравилось, что право конечного воплощения команд все же принадлежало мне. Я осмелел настолько, что осмотрел, насколько это было возможно по ходу движения, салон на предмет наличия «жучков», прощупал свое и соседнее сиденье и порылся в бардачке. На внешний осмотр у меня было лишь две минуты, запланированные на дозаправку, и у меня, честное слово, не было и секунды в запасе, чтобы поймать недоуменный взгляд заправщика и уж тем более комплексовать по этому поводу. На корточках я прополз вокруг машины, но никаких признаков датчика на днище не обнаружил. Заглянул в капот и в багажник — результат был тот же.

Конечно, я выглядел нелепо, а действовал и того хуже. Рация и была жучком, я должен был сразу это сообразить. Как и то, что через оповещатель за нами все же следят и, получается, теперь, в машине, я был под двойным колпаком.

Где-то, в огромном помещении со множеством мониторов, я был лишь светящейся точкой на карте. Сколько всего машин курсировало по Москве? Двести пятьдесят? Триста? У меня не было возможностей это вычислить, полагаться можно было лишь на команды из рации, когда мой номер упоминали в ряду еще нескольких номеров. Последнюю такую команду я запомню, наверное, на всю жизнь.

— Девяносто шесть, сто тринадцать, двести семнадцать, двести двадцать три — к Проспекту мира!

Мне не пришлось разворачиваться, я и так ехал по направлению к проспекту, но тон голоса выражал такую нетерпеливость, что я как следует притопил педаль акселератора.

— Быстрее! — рявкнула рация и, как я понял, это относилось к нам четверым.

Мой Лансер несся мимо Наташиного дома, и газа я не прибавил, правда, и от торможения удержался. Мне казалось, что под колеса машины с тротуара бросятся дети, мальчик постарше и совсем маленькая девочка. Это могли быть только Андрей и Лера и никакие аргументы, даже электронные часы в машине, показывавшие четвертый час ночи, не могли разубедить мой мозг, утомленный отсутствием сна и происходящему вокруг безрассудству.

Поначалу я чувствовал себя чуть ли не сфинксом, сам факт присутствия которого оберегал Наташу и наших чад от безумия этого мира. На третьем круге, когда стрелка бензометра вплотную подобралась к нулю, иссякла и моя вера в то, что для кого-то я могу быть счастливым талисманом. Пусть даже эти кто-то — самые близкие мне люди. Я был рядом и ничем не мог им помочь. Я даже остановить машину не мог, да что там, позвонить не мог — я был уверен, что любые звонки во время дежурства будут фиксироваться и пресекаться как помеха исполнению задания особой важности.

— Двести семнадцатый, ускорьтесь! — приказал голос, и это последнее, что я запомнил.

Потом я помнил собственный крик, от которого и пришел в себя. Подо мной были носилки, надо мной — очертания людей, лиц которых я не мог разобрать в сумраке, но и сейчас мне кажется, что они выражали озабоченность моим состоянием.