Утро звездочета

Он усмехается, а я, честное слово, вижу человека, привязанного к стулу. Он раздет, окровавлен и из его плеча, прямо из кровоточащей раны вынимают, наматывая на металлический стержень, желтоватые нити. Человек орет так, что морщится его мучитель, но я точно знаю, что это не душа. Это — его нервы, он рвутся, но надзиратель, или кто там из сотрудников ФСБ отвечает за пытки, подбирает с груди несчастного конец желтой нити и пытка продолжается.

Мои нервы тоже на пределе, а времени оглянуться и просто побыть одному нам не дают. Нужно привыкать к тому, что теперь главный — Горбунов и что его обещания начнут воплощаться сразу за стенами Большого зала.

Нас действительно собирает у себя Мостовой, который, разглядывая только что вылезший из факса лист бумаги, за пять минут распределяет участки. Я и не удивляюсь тому, что моя очередь наступает последней, но когда шеф произносит название улицы, я чувствую себя, как в одном из своих навязчивых снов. Совершенно голым посреди уличной толпы.

— Енисейская, — тычет Мостовой в разложенную на столе карту. — От девяностого километра МКАД к югу. Захватываешь часть Осташковкой улицы и дальше по Енисейской, аж до самого конца. Если быть точным, до начала. Далее, по Бабушкина до Ярославского шоссе, разворачиваешься и едешь назад. С тобой все в порядке? — спрашивает он, оторвавшись от карты.

Я, наверное, сейчас бледнее стен в его кабинете. Зачем ему все это? Неужели даже сейчас его не отпускают интриги, а может, именно сейчас, самый удобный момент уничтожить меня в глазах начальства? На кого же я сейчас, после отставки Багмета, работаю, лихорадочно думаю я, пытаясь залезть в голову этому странному человеку. Может, правильно говорят, что начальники меняются, а стукачи остаются. Выходит, не в Багмете дело, и Мостовой все равно не успокоится, пока не добьется моего увольнения. Или, по крайней мере, перевода в другой отдел.

— Твоя смена начинается в двадцать два ноль-ноль, — сообщает мне шеф. — Окончание — завтра в восемь ноль-ноль. Тебе не здоровится, что ли?

— Я в порядке, — приосаниваюсь я. — К работе готов.

Как он собирается это сделать, думаю я. Он что, в самом деле рассчитывает, что курсируя мимо дома Наташи, я сверну к ней и тем самым спалюсь? Свернуть при исполнении задания государственной важности — тут никакие протекции не помогут, это Мостовой верно рассчитал. Удивительно, что с нас не взяли расписку о неразглашении — не ту, что я давал, поступая на службу, а особую, может даже на специальной бумаге, где на просвет вырисовывается герб Федеральной службы безопасности.

Зная, что дети через три дня улетают к бабушке, зная, что меня все еще тянет к Наташе, решительно все зная обо мне, о Наташе и о наших детях, Мостовой отправляет меня на Енисейскую как ищейку — по следу, усыпанному отравленным собачьим кормом. Он боится и презирает меня, ненавидит меня так, что разбрасывает сомнительные приманки даже теперь, когда сам рискует оказаться в западне. Я, конечно, никуда не сверну и проезжая мимо дома Наташи, даже не сброшу газа, и Мостовой это тоже знает. И все равно он готовит мне неприятности: будь что будет, а вдруг да выгорит?

— Ну вот так, господа, — откидывается на кресле Мостовой, закончив с распределением участков.

Он включает телевизор, а Дашкевич озабоченно снимает пиджак, который он позволяет себе накидывать на спинку стула в кабинете начальника. Дашкевичу достался самый центр — улица Мясницкая, и то не вся, зато начиная от здания ФСБ. Ловить там преступникам нечего, а эффект неожиданности — сказка для неудачников, это понимает даже такой неудачник как я.

Телевизор включается на канале Евроньюс, где идет прямая трансляция с заседания Общественной палаты. Там что-то не так: зал в Кремлевском дворце снимают будто из-за двери, слов не разобрать и лишь по интонации можно догадаться, что бубнящий голос принадлежит президенту Медведеву. Камера как-то неуверенно держится в руках оператора, а сам оператор словно пятится назад, но когда я это понимаю, перед камерой возникает человек в костюме и закрывает объектив ладонью. Трансляция прерывается, канал уходит на рекламу.

Мостовой реагирует мгновенно — переключается на Первый канал. Там, однако, передача про поэта-песенника Дербенева, которую я узнаю по первым кадрам — потому, что уже несколько раз попадал на нее. По «России» идет интервью спецпредставителя при НАТО Рогозина и мы успеваем услышать, что Россия, со своей, как он выражается, стороны, берет паузу, но в чем именно, так и остается загадкой, поскольку Мостовой переключает телевизор на «Россию-24». Там точно должна идти трансляция из Кремля, но вместо нее мы видим рекламу. Ролик Газпромбанка, затем — кофе «Нескафе», за ним — банк ВТБ, потом — новая Тойота Камри, а следом — новости страхового бизнеса, сразу по окончании рекламного блока.

— Черт, — говорит Мостовой и поворачивается к нам. — Чего ждем, коллеги? Иванян, Кривошапка! Ваша смена уже через час!