Утро, полдень и вечер

На бледных щеках Берты выступили алые пятна.

— В кого ты выстрелил? В арестованного?

— Да. Он рвался, как дикая лошадь. Я боялся, что он убежит.

— И ты попал в него?

— Он упал.

— А Гилли? Он был рядом с Арсе?

— Да, рядом, только нас разделял Арсе.

— Арсе… Значит, ты не видел Гилли?

— Конечно, видел. Во всяком случае, какое-то время. Я его увидел, когда Арсе рванулся назад.

— Боже мой! — тихо воскликнула Берта.

Паттерсон невольно испытал злорадство оттого, что так перепугал Берту, хотя прекрасно знал, что нельзя с ней слишком откровенничать.

— Значит, это сделал ты.

— Что сделал?

— Убил Гилли.

— Черт возьми, о чем ты болтаешь?

И все же чувствовалось, что даже теперь он был не в силах обидеться на Берту, как следовало бы. Он почти с таким же рвением стремился вспомнить обстоятельства дела, как Берта — вырвать у него признание.

— Я не хочу сказать, что ты сделал это нарочно. Но ведь мог же ты нажать спусковой крючок в тот момент, когда тебя ранили, и пуля полетела не туда, куда ты целился.

Он закрыл глаза и понял, что так получиться не могло.

— Н-н-ет. К тому моменту Гилли уже лежал.

Берта смотрела на него не мигая.

— Ты уверен?

— Конечно, черт побери. К тому времени все было окутано дымом. Поэтому я и не видел, кто в меня стрелял.

— Но как ты узнал, что он… Ты видел, как падал Гилли?

Она говорила едва слышным шепотом, низко склонившись к нему, ее накрашенные губы дрожали.

И вдруг он все вспомнил. Да, он видел, как Гилли падал на левый бок, видел кроваво-красную розу на его щеке.

— Кажется, да, — сказал с вызывающей улыбкой Паттерсон. — Наверное, я действительно убил его.

Берта впилась зубами в запястье своей руки, чтобы не закричать истошным голосом, как это было в их первую ночь после свадьбы, а Паттерсона, как и тогда, захлестнула ненависть.

— Ты же добивалась от меня правды, — сказал он. — А зачем, если она для тебя непереносима? — Немного смягчившись, он добавил: — Я ничего не утверждаю, просто говорю, что так могло случиться. И если случилось, то нечаянно.

Ее глаза стали злыми.

— Что значит «если»? Разве ты не знаешь точно?

— Ладно, знаю. Я убил. Ну и что? Теперь ты довольна?

Но, едва сказав это, Паттерсон понял, что ошибся. Когда перед ним, словно озаренный яркой вспышкой предстал Гилли, падающий с простреленной щекой, Паттерсон на мгновение возликовал, поверив, что именно он убил шерифа. В действительности же ему только хотелось того, чего на самом деле не было.

Паттерсон засмеялся, желая превратить разговор в шутку.

— Не порть себе кровь, Берта. Как я могу знать наверное? Там и сам черт не разобрал бы что к чему. Кругом дым и пули, не поймешь, где кто стоит. Ничего не видно. Мог убить я, мог Клайд, а мог и кто-нибудь из толпы.

— Или Бэрнс?

— Или Бэрнс. Хотя нет, Бэрнс — вряд ли. Бэрнс подхватил Гилли, когда тот начал падать. И тогда у него в руке не было револьвера. А может, я не видел, дым застилал глаза. Впрочем, Бэрнс тоже мог его убить. Черт возьми, Берта, ты хочешь, чтобы я помнил каждую мелочь!

Она продолжала пристально смотреть на него.

— Но на суде, Крючок, они попросят тебя вспомнить.

— Ну и черт с ними, пусть просят.

— Они попросят тебя об этом как свидетеля. Что ты им скажешь?

— Скажу, что ничего не знаю, вот и все.

— Но этому никто не поверит! Они начнут сбивать тебя с толку. Я читала, как это делается, могу тебе рассказать.

Счастливая мысль, подобно молнии, пронзила мозг Паттерсона. С трудом сдерживая радость, он сказал:

— Они никогда не вызовут меня как свидетеля.

Так вот оно что! Вот почему по его телу бегали мурашки, когда док Дель Бондио перевязывал его в конторе.

— Ты даже не представляешь, как мне везет, Берта.

Да, да, именно везет. Тогда он не понимал этого, а теперь понял: спокойствие пришло к нему в тот момент, когда он слушал, как Бэрнс утешает Мэй Маккелвей по телефону. Он вспомнил, как ревниво он отнесся к тому, что не он, а Бэрнс первым выразил соболезнование вдове Гилли. Ведь именно он, а не Бэрнс мог по-настоящему понять горе Мэй, овдовевшей во второй раз. Ее первый муж, Прокош, тоже умер не своей смертью, хотя Мэй ничем не заслужила такой участи. Если и есть на свете хорошие женщины, так Мэй одна из них. Паттерсон обязан ей всем. Она сделала его человеком, помогла ему вырваться из-под власти дьякона-пуританина, встать на ноги и зажить самостоятельно. Даже после того, как Мэй вышла замуж за Гилли, она, как добрый ангел, не оставляла его. Паттерсон был уверен, что это Мэй замолвила Гилли за него словечко и рекомендовала его на место помощника шерифа, когда он был без работы.

Она же помогла ему выбраться из этого грязного дела. Благодаря ей ему не придется выступать в роли свидетеля. Он может отвлечь от себя подозрения, похоронив их глубоко, как глубоки ущелья Большого Каньона.

— Почему ты думаешь, что они не вызовут тебя? — настаивала Берта. — Ты же был на месте происшествия.

Паттерсон ухмыльнулся.

— Я лежал раненый и ничего не знаю.

— А до этого? Они захотят, чтобы ты рассказал, что было до этого.

Наконец Паттерсон разозлился по-настоящему. Вот пристала со своими вопросами! Пора, черт побери, заткнуть ей рот.