Утопленница и игрок

С тех пор для детей этой деревни началась грустная жизнь. Они почти не выходили из дома, а когда выходили, то надевали специально сшитый для каждого костюм морковки с зеленым хвостиком. Ходить они должны были небольшими группками, чтобы походить на пучки моркови.

Людоед-гость, наведывающийся теперь в деревню каждый день в надежде встретить все-таки маленького аппетитного ребенка, был крайне раздражен, хотя печень беспокоила его гораздо меньше.

«Проклятая страна, – думал он, – одни куры, зайцы, овощи и эта морковь повсюду!»

– … Мань, ты что затихла? По клавишам не цокаешь? – неожиданно подал голос Леша из своей комнаты из-за прикрытой двери.

Было поздно, и Маня думала, что он спит. Она уже больше часа сидела за сказкой.

– Да. Я перечитываю… и правлю кое-что…

– Мань, давай прочти дальше – ну, новое, что напечатала.

– Леш…

– Читай давай, Мань. Мы остановились, где этот брат Людоеда мясо любил… и без него загрустил… – Леша печально вздохнул. – Ну прям как я… Мань, ты это с меня списала, да?

– Да… Нет. Это я раньше написала – ты еще лежал, не вставал. Леш, чего тебе не спится-то…

Но Леша уперся.

Невероятно, но он вообще очень интересовался Маниной писаниной.

Понаблюдав за Маней и кое-что сопоставив, Леша понял, что «работает» она по утрам, после кофе. А по вечерам – делает что-то такое еще. Он намертво прицепился к ней с вопросами, мгновенно дожал и все выяснил – Маня, как всегда в случае с Лешей, не выдержала и почему-то быстро раскололась.

Мане пришлось сознаться, что две первые ее сказки – «Необыкновенные кисти» и «Король-Неряха» – уже опубликовали в их же издательстве. В детской редакции сказки понравилась и их включили в сборник.

Учинив Мане допрос с пристрастием, Леша тут же углядел на полке с какими-то бумагами и старыми книгами, среди прочего, Манины документы и новенький сборник сказок. Нашел в нем Манины и прочел.

И глухо Маню зауважал. То есть почему-то остался очень доволен. Мане даже показалось – возгордился, типа: «Знай наших!» Насмешничал, конечно, но… Маня, во всяком случае, поняла его так.

… Это было несколько неожиданно, и отчасти… трогательно.

«Людоеда» заставил прочесть ему с самого начала. Находясь в эпицентре «творческого процесса», проще говоря, постоянно зависая у Мани над душой, Леша внимательно следил за развитием событий. Он все время ждал продолжения и требовал читать ему на ночь.

– … Ты мне уже три дня не читаешь – дописываешь. Мань, ты обещала, – обиженно гудел он своей хрипотцой он из-за двери. – Жалко, что ли?

– Ну хорошо, хорошо, – завздыхала Маня и послушно заскользила по файлу. – Где это… а вот… Слушай.

… По вечерам у них вообще все было не так, как днем. По вечерам они жили совершенно другой жизнью.

У обоих, злой удавкой, подступала, накатывала тоска – у каждого своя.

Маня поспешно глотала свою капсулу – единственную, на ночь.

А Леша…

С Лешей по вечерам происходила поразительная метаморфоза. Он до неузнаваемого менялся – прямо на глазах. Леша днем и Леша вечером – два разных человека, ничего общего.

После ужина он обычно отправлялся один на крыльцо, где стоял или сидел в уединении, понурив голову, минут 15. Затем возвращался в дом к Мане, которая суетилась на веранде с посудой – совсем другой человек. Серьезный, мрачноватый и… как бы застегнутым на все пуговицы. Ни следа дневного балагурства и ерничанья. Крайне корректно он спрашивал у Мани разрешения посидеть часок за ее Notebookом. Маня разрешала. И Леша усаживался перед компьютером.

Маня, кстати, несколько раз предлагала ему воспользоваться интернетом днем, фильм, например, какой-нибудь посмотреть или спорт – хоть чем-то заняться. Но Леша регулярно отказывался и к компьютеру подходил только вечером, официально испросив разрешения.

Сначала он быстро просматривал новости, обычные и экономические, потом криминальные – хронику происшествий. Покончив с новостями, надолго углублялся в какие-то непонятные сайты, перемещаясь из одного в другой в шахматном порядке.

Откинув широкие плечи на спинку стула, Леша сидел с жестким, непроницаемым лицом, время от времени небрежно шевеля «мышью».

И по мере того, как он так сидел, атмосфера в комнате и по всему дому начинала густеть и становиться вязкой. Со стороны Notebookа, от Лешиной спины неудержимо расползалась, била тяжелой струей – крепкая, едкая мужская ненависть, настоянная на черном, злом отчаянии.

… В тот вечер, ближе к ночи, воздух загустел настолько, что его можно было резать ножом и ломтями класть на хлеб.