Оставался только ящик со Славкиными игрушками. Ираида Семеновна сразу отставила его в сторону, а теперь заглянула. И что же? Чуть ли не сверху лежал полированный жираф с ладонь величиной. Она с силой выдохнула.
– Что? Нашла?
Ираида медленно открутила ему голову и вынула тоненькую пробирочку. Потрясла деревянную фигурку. Пусто.
– Ну-ка, дай мне. – Константин повертел в руках фигурку, пробежал ногтями по насечкам, имитирующим полосы на шкуре, и покрутил хвост. Задняя часть отделилась, и по полу покатился блестящий камешек. – Тут хитрость в том, что отвинчивается его зад по часовой стрелке.
– Выходит, Славка с ним играл, но развинтить не догадался.
Константин поднял камень и провел им по дверному стеклу:
– Точно, алмаз.
– Прячь, Костя. И пошли ужинать.
– Ты что, и взглянуть не хочешь?
– Этот камень мне всю жизнь поломал. Вернее, ее остатки.
– Он красивый. Посмотри, вроде бы прозрачный, а когда поворачиваешь, два огонька мелькают: то розовый, то красный.
– Зайка рассказывала. Это погубленные души двух жен Малика.
– Кто этот Малик?
– Отец Ахмада. Бриллиант его жене принадлежал. Жена умерла, а камень он присвоил, хоть и обязан был вернуть семье жены. Потом новой жене подарил. А потом ее убил.
– Страсти какие.
– А может, она всё это придумала. Еще она говорила, что его название переводится «отблески зари» или что-то в этом роде. – Ираида стала подтаскивать какие-то вещи к дверям.
– Что это?
– Захвачу с собой. После ужина упакую.
Константин был озадачен. Ираида Семеновна собралась забрать из родного дома фаянсовый молочник, гитару без струн, коробку из-под конфет в виде шкатулочки, набитую старыми письмами, грязную розовую шапочку из ровницы, альбом и лошадь-качалку из папье-маше. А она прошла в зал, открыла книжный шкаф и пробежалась грязными от пыли пальцами по корешкам, останавливаясь на некоторых, вытаскивала, заглядывала под обложку и складывала в стопку. Эту стопку она тоже вынесла в коридор. И пошла мыть руки.
За ужином все помалкивали. Ираида Семеновна ела с аппетитом и вообще была в настроении. После ужина она принесла от ближайшего гастронома картонные коробки и принялась паковать свои сокровища. Константин все-таки не выдержал и спросил:
– Ира, что эти предметы означают?
– А это этапы жизненного пути. Я их отмою и дома по стенам развешаю. И как только о родственниках вспомню, я на них погляжу и успокоюсь.
– Что за этапы?
– Вот, молочник. Я помню, когда Томка родилась, мне тогда четыре года было, мама сало нутряное покупала на вес, его в пергамент заворачивали; она его ножиком в молочник потом счищала. Молочник между оконными рамами стоял, потому что холодильников тогда не было. Мы с ней сало на хлеб мазали и ели. Наверное, бедно жили…
– А отец?
– Пил, наверное. Я его плохо помню.
– А другие этапы?
– Лошадка. Маме премию дали, и она на Новый год ее нам купила. Я в первый класс ходила, Томке три года было. Мама сказала: это вам двоим. Фиг там! Томка орала дурняком, как только я к лошадке приближалась. Мама сказала: будешь качаться, пока Томка в садике. Я приходила из школы и качалась до одурения. А Томка приходила из садика и опять орала. Она ее своими игрушками окружала, и не дай бог, если что-то сдвинуто. Мама попросила: ты большая, не трогай лошадку. Я пообещала и больше на нее не садилась. И вскоре лошадка пылью покрылась, и вынесли ее в эту кладовку. Третий этап: гитара. У нас в школе струнный кружок создали. Я туда записалась. Меня хвалили. Учитель мне гитару стал давать домой, чтобы я быстрее училась. Что тут было! Крику! Дайте мне гитару! Мама не выдержала, купила ей эту гитару. Учиться, она, конечно, не стала, только попробовала. Но учителю сказала: вы зачем Ире гитару даете, у нас же дома есть. Алексей Платонович спрашивает: Ира, ты зачем гитару просишь, ведь у тебя есть. Как стыдно было! Но мальчишка с нашего двора заступился: «Алексей Платонович, у нее сестра ненормальная. Она эту гитару из рук не выпускает, чтобы Ирке не досталась, и орет дурным голосом». Он с мамой поговорил, и мама запретила мне в кружок ходить: ты, мол, сестру позоришь. Следующий этап: шапочка. Я ее за семь рублей на рынке в Уремовске купила, когда меня на Искоже из учениц перевели. Зная Томкин нрав и мамину ей уступчивость, когда приехала домой, к соседке зашла и попросила: «Тетя Галя, пусть у вас шапочка повисит. Я, когда уезжать буду, ее заберу». Она Томку знала, взяла шапочку без звука. Домой вхожу – мама ужасается: как ты без шапки в такую лють! А Томка влетает: «Мама, она в шапке была, я в окно видела! Ярко-розовая такая, с кисточками! Жадина! Отдавай шапку!» Я за голову схватилась: «А где шапка? Томка, беги, она, наверное, во дворе с головы слетела!» Начали мы с ней препираться, кому шапку искать. Томка сумку мою трясет, шапку ищет. Ну, мама пошла во двор. Возвращается: вот, Ира, пока ты тут с сестрой препиралась, бродячие собаки твою шапочку утащили. Это ей соседка сказала.
– А сколько лет сестре было?