Ускользающая мишень

Павла Лагутина отпустили поздно вечером. Милиционер, вернувший ему документы (при задержании у капитана отобрали паспорт с фальшивой плаховской пропиской), вяло пробурчал напоследок:

— Еще раз попадешься — возьму такой штраф, что мало не покажется. Понял?

— Как не понять. Тут и конь поймет. Ты лучше скажи, командир, а чего это вы меня здесь целый день держали? Я же не шпион какой-то! Ну дал пару раз по морде, ну и что? Они же первые на меня напали!

В ответ сержант лишь загадочно ухмыльнулся:

— Узнаешь…

И Павел действительно узнал, когда очутился на улице. В городе было полно военных, и вели они себя довольно нахально. Порой даже казалось, что в городе введен комендантский час — кругом шастали вооруженные до зубов патрули…

В Плахове темнело рано — как и везде вблизи Полярного круга. А темнота — друг людей с нечистой совестью. И вот сейчас, идя по кривой улочке, Павел вдруг понял, почему ночью гораздо больше нечисти, чем при дневном свете. Это очень удобно, когда ты видишь всех, кто тебе нужен, а тебя, если захочешь, не видит никто. Впрочем, даже если бы на пути капитана и повстречался знакомый, вряд ли бы он узнал его. Кому придет в голову узнавать человека, покинувшего этот городок чуть больше двадцати лет назад?

Поэтому он шел по знакомым улицам практически не таясь, с любопытством разглядывая все вокруг. С одной стороны, мало что изменилось за эти годы: те же здания, те же названия. С другой — это уже был совсем другой город, в нем чувствовался шальной дух нашего безвременья. Разрисованные разноцветной краской заборы с непонятными надписями, сплошь состоящими из латинских букв. Черные провалы брошенных деревянных домов. Убогие коммерческие ларьки. Чахлые кусты сирени… И вот еще странное дело: ни одна собака на него не лаяла. За время, пока он здесь отсутствовал, все тогдашние собаки неминуемо сдохли. А новые почему-то не лаяли. Их вообще не было слышно. А ведь раньше собак в городке было очень много…

И прохожие попрятались. И музыки не слышно. Странная, тревожная тишина. Как будто все чего-то ждут. И боятся. Вчера было совсем по-другому. Или он от местной дрянной водки вообще уже ничего не помнит? Очень и очень странно… Что все-таки творится в этом богом забытом медвежьем углу?

Павел не прошел и половины пути до своей «берлоги», как его остановил чей-то властный окрик:

— Стой! Документы!

Он замер как вкопанный. Этот резкий, как выстрел, приказ остановиться напомнил ему осажденный Грозный девяносто шестого года.

Из темноты вышли трое военных. Видимо, офицер и два солдата. Все трое были в камуфляже, с автоматами наперевес. В их глазах Павел прочитал страх. Интересно, чего они так испугались?

— Стоять!

Может, к лучшему? Арестуют, отведут в комендатуру. Там все и разъяснится.

— Документы! — повторил офицер. Павел протянул ему паспорт. Фонарик бросил яркий луч света в лицо.

— Уберите фонарик.

— На Гоголя живете? — спросил офицер, разглядывая паспорт.

— Да. Там же написано…

Свет ослеплял его, Павел ничего не видел.

— Мужики, что случилось? — миролюбиво спросил он. — Война началась, что ли?

Словно в ответ вдруг где-то вдалеке прозвучал выстрел, за ним второй, третий. И тишина взорвалась автоматными очередями. Через несколько секунд все стихло.

— Ого! — вырвалось у Павла. — Что происходит-то?

— Ничего особенного. — Офицер протянул ему паспорт. — Обычная проверка. Ступайте!

— Раньше такого не было…

— Раньше много чего не было. Ступайте! — нервно повторил офицер.

Пожав плечами, Павел пошел вперед. Интересно, объяснит ему кто-нибудь, что здесь произошло за последние сутки, или нет?

Кима в батальоне не любили. За широкое круглое лицо, за фамилию — хотя Стае уже устал всем доказывать, что он русский, что дед, герой гражданской, следуя тогдашней моде, сменил не только имя, но и фамилию («Фамилия расшифровывается как Коммунистический интернационал молодежи, понятно вам, дураки?»), — за два курса полиграфического института… Да мало ли за что можно не любить человека! Просто Стае появился в батальоне на день позже остальных и этого оказалось достаточно, чтобы его раз и навсегда отметили среди других «молодых».

Нелюбовь рождает страх, а страх — это ненависть.