Ушаков

— Добро пожаловать, — передав письмо переводчику.

Карфоглу встал на колени, пододвинулся к паше, поцеловал полу его халата и вручил ферман султана. Али небрежно кивнул, повел глазом, и тут же арнауты кинулись подставлять маленькие, обитые малиновым бархатом диваны.

Али выслушал перевод письма, сбросил величественность и заинтересованно спросил:

— Не тот ли это Ушаков, который разбил Сеид-Али — славного морехода и адмирала?

— Тот самый! Он же разбил при Гаджибее самого Гасан-пашу, взял в плен 80-пушечные суда и сжег пашинский корабль.

Али повертел драгоценные четки и задумчиво произнес:

— Ваш государь знал, кого сюда посылать. А сколько ему лет?

Метакса решил придать солидность своему командиру и сказал, что тому исполнилось пятьдесят семь, прибавив четыре года.

— Так он гораздо старше меня, — чему-то обрадовался Али, — мне-то всего сорок шесть. Покажи мне его подпись. — И он долго всматривался в буквы ушаковской фамилии, как бы стараясь постигнуть характер того, кто расписался под строгим и твердым запросом.

— Жаль, что адмирал не знает меня таким, каким бы должен знать. Он добрый человек, но верит всяким бродягам, преданным французам и действующим только во вред султана и России.

Метакса сразу решил не соглашаться с выпадами против адмирала и довольно неучтиво перебил Али:

— Ушаков не руководствуется ничьими доносами, а выполняет только повеление государя императора и султана, его союзника. Вы, ваше превосходительство, не можете не сознаться в истине того, что пишет адмирал.

— Хорошо, — с некоторым удивлением согласился Али. — Я с вами поговорю наедине. Вас как зовут?

— Метакса.

— Вы родом, если не ошибаюсь, из Кефаллонии? — Ясно было, что паша знает о приехавших немало, и Егор, не скрывая, рассказал, как он оказался на русской службе.

— Какое жалованье получаете вы на русской службе?

— Триста рублей в год и в походе столовые деньги. Впрочем, никто не служит императору из денег, а единственно из усердия и благодарности.

— Рейзы, управляющие моими купеческими кораблями, получают от меня пять тысяч пиастров. Немало?

— Верно, ваше превосходительство. Но коммерческий образ и военная служба — вещи разные.

— Почему?

— Рейзы ищут корысть и добычу, а мы славу и случай положить голову за нашего государя.

Али всплеснул в восторге ладошками и обернулся к стоящим за спиной:

— Слышите?

Метакса же продолжал:

— Быть может, шкиперы ваши имеют больше доходов, чем сам Ушаков. Но зато они целуют вашу полу, стоят перед вами на коленях, а я простой лейтенант, сижу рядом с визирем Али на диване, — глаза Али сверкнули по-недоброму и снова погасли, — и сей чести обязан я мундиру русскому, который имею счастье носить.

Али захохотал, встал, сбросил с плеч шубу из черных соболей, застегнул на бриллиантовые пуговицы свою зеленую бархатную куртку и, хлопнув Метаксу по плечу, подтолкнул к выходу.

— Ступайте обедать. Вы, франки, обедаете в полдень, а мы — вечером. Я пойду наверх отдыхать, а потом дам ответ и отпущу.

Метакса знал, что главное для него — выполнить задание Ушакова, но еще ему нестерпимо хотелось разгадать загадку этого человека. Ясно было, что он деспот, тиран, но как собрал он под свою руку столь обширные владения, отчего покорились ему многие свободолюбивые племена? Чего он боится? На что надеется? Можно ли иметь с ним дело? Он видел, как опускали глаза жители, которых встречал он, как боязливо жались они к стенам, завидя воинов Али. Одеты они были небрежно и неряшливо. Да и зачем беспокоиться о своей одежде, если у тебя сегодня есть голова, а завтра — нет. Вид их был унылый и обреченный. «Уныние, страх, рабство и убожество, — подумал он, оглядывая дома и жителей. — Иго, под которым они стонут, полагает врожденную пылкость и гений, заглушает в них все благородные способности и погружает в бесчисленное отчаяние. Нет, нет! — воскликнул он про себя. — Счастливый климат и плодородные земли не могут составить блаженство человека, когда достоинство его унижается ежедневно несносною неволею».

Он зашел в церковь святого Харлампия, в которой тускло мерцала лампадка и молилось несколько старушек. Он горестно подумал: «Могут ли новейшие греки без душевного содрогания вспомнить, что предки их озарили Европу просвещением, оценили ее законами, украсили художествами, тогда как сами они были несчастны, гонимы, угнетены, должны томиться в оковах тяжкой неволи...»

Тяжкие думы были прерваны посланцем паши, который прибежал приглашать его к Али.

— Ну вот, теперь мы одни, и я хочу сохранить твои силы, — по-приятельски обратился Тепелен к Метаксе. — Вижу, ты изучаешь меня, хочешь узнать истинные помыслы мои, доложить своему адмиралу. А я их и не скрываю. Единственно, не все хотел говорить при этом султанском каймакане. Не люблю я их, этих константинопольских греков. Они за деньги кому хочешь служить будут. Вот ты — другое дело, ты честен и искренен и служишь не за деньги, — польстил Али. — Я знаю, ты худо обедал, тебя рвало, знаю отчего. Знаю все, но я тут совсем не виноват. Превзяне сами навлекли на себя гнев, действуя заодно с французами.