Ушаков

— До его сведения доносятся самые бездельные обстоятельства и маловажные приключения, происходящие в кофейных домах; все семейные разговоры в городских и даже деревенских беседах. Он знает все, что происходит в его владениях и рядом. Его уши — и служители, и купцы, и женщины, и нищие, и монахи, и имамы, и дервиши, и даже дети. Все, кто ведет переписку с Италией, Константинополем, Россией, боясь впасть в подозрение, приносят ему все письма. Он получает ведомости и газеты из многих стран Европы, а при главных министерствах в Стамбуле имеет ездовых, которые, получив известия, сразу мчатся в Янину, и он узнает о событиях в Турции нередко быстрее, чем султан.

— Вы сказываете мне о человеке, сколь жестоком, столь и мудром. Но не может же он быть без внутреннего закона, без твердого взгляда на жизнь.

— Вот такого у него и нет. Он в политике непостоянен и коварен. Не ставя ни во что обещание, он и чужим не верит, союзников меняет беспрестанно. Али-паша плавает по ветру и по течению и придерживается сильного, потворствуя торжествующей державе. Вы, наверное, знаете, что у генерала Бонапарта и французов он был в ближайших друзьях и союзниках, обещая им выставить сто тысяч войск в походе на Австрию, Турцию и Россию. Хитрый паша превзошел в коварстве французского генерала и напал на французские гарнизоны. Вы должны знать, что в Парге он решил создать свой флот и основать пиратскую варварийскую державу, новый Алжир.

— Чего же боится он? Кому поклоняется?

— Никому не поклоняется. А боится лишь силы и упорства. Только перед этим может отступить.

Катер заскрежетал днищем. Метакса и Карфоглу ступили на берег. Лейтенант задышал прерывисто и часто, растерянно оглянулся и крикнул:

— Злодейство! Так яко черных рабов из лесов африканских ведут! — затем схватился за эфес шпаги и кинулся к арнауту, что, связав одной веревкой двух женщин, подростка и детей, продавал их прохожим. Карфоглу с необычной проворностью для возраста сделал три прыжка за Метаксой и схватил того за руку.

— Что вы хотите? Бога ради, не трогайте их, мы подвергаем себя опасности быть изрубленными сими варварами! — быстро проговорил он по-французски.

— Но что же делать?

— Привыкайте. Вас всюду будет окружать насилие. Помните о поручении своем.

— Ну так спросите его хотя бы, сколько он просит за сих несчастных? — упавшим голосом сказал Егор и достал кошелек...

...Освобожденные пленники заговорили что-то, перебивая друг друга.

— Албанские крестьяне, они спрашивают, где должны служить своему избавителю?

— Пусть возвращаются домой к своим родным.

Плач был в ответ. Растерянный Метакса с недоумением смотрел на Карфоглу. Тот же горестно покачал головой и объяснил:

— Им некуда возвращаться, их родные зарезаны, дом сожжен. А арнауты снова заберут их в плен. Может, можно им на нашем катере переехать на Корфу и остаться там у единоверцев?

— Да, конечно, пусть их накормят моряки.

Метакса долго молчал, следуя за сопровождающим их от набережной слугой Али-паши. Красивый особняк предстал перед его глазами в конце улицы.

— Тут жил французский консул де Лассаль. Ваш же представитель, консул Ламброс, был в следующем особняке. Войдемте в дом.

Метакса сделал два шага, и у него опять перехватило горло. Лестница особняка была обрамлена насыпью отрубленных человеческих голов. Широко открытые глаза некоторых из них, казалось, с ужасом взирали на входящих в дом, глаза других были закрыты, но столь же «вопияли» о трагедии. Егору стало плохо, запах тлена выворачивал все изнутри. Он невольно присел на вторую ступеньку, затем склонился вбок, и его вырвало. Турки и арнауты со снисходительным презрением дивились изнеженности русского моряка.

— Воды, — почти приказал Карфоглу. Принесли невкусной теплой и оттого еще более противной воды. Метакса встал и, опираясь на руку своего спутника, поднялся в комнаты. Его пошатывало. К Али-паше, однако, их допустили не сразу. Или готовили комнату для приема, или действительно паша проводил смотр конницы, как сказал слуга, а скорее всего их выдерживали, давая понять, что у паши много дел и без союзных посланников.

В покои, где принимал Али, провели через строй арнаутов и турок. Те почему-то вращали глазами, то ли ощупывая взором, то ли устрашая проходящих. Дверь распахнулась. На небольшом бордовом диване сидел крепко сбитый, в зеленой чалме правитель Янины. Взгляд его темно-каштановых глаз остановил в отдалении вошедших. Он молчал. Было тихо, лишь мухи жужжали в углу. Никто не представил, не предложил сесть. Пауза затягивалась. Метакса сделал шаг вперед, поклонился учтиво и поприветствовал по-гречески Али от имени адмирала.

— Адмирал Ушаков находится теперь на острове Святой Мавры, и командующий соединенными силами России и Турции послал меня к вашему превосходительству пожелать вам здоровья. Я имею также приказание вручить вам письмо и требовать на него ответа. — И, сделав еще один шаг вперед, положил письмо Ушакова на поднос перед пашой.

Али внимательно слушал, держа в одной руке трубку, другой перебирая четки, потом привстал и сказал: