Усеченный куб

Потом нас вывели на площадь. Я тогда увидела сгоревший молельный дом КИРов. Я так громко смеялась, что засмеялись и остальные, пока они читали нам приговор. Мы смеялись им в лицо! Я помню, так сказал Тринадцатый. Ура! Я смогла это написать! Он очень рад, сидит и смотрит, как я пишу.

Они долго допрашивали Тринадцатого. Я слышала странные слова, они говорили про другого человека! Я видела, как с него сорвали погоны. Я видела, как охранники пытались поставить его на колени, как он раскидал их. Тринадцатый очень сильный, он выше их всех! Они его забили палками, он упал. Я знаю, у него болит левая рука. Тринадцатый меня обманывает, она у него болит, сильно болит – я видела его шрам от удара тока, он не заживает до сих пор.

Нас всех погрузили в какую-то машину. Ребята и 9 несли Тринадцатого на руках, никто из охранников не подошел к нам. Мы сами вошли в эту машину. Мы ехали долго, очень долго. Двое человек умерло, они были уже старые. Я их не знала. Их тела просто выбросили из машины.

Нас почти не кормили. Когда мы останавливались, то старались набрать больше снега в куртку 9, потом мы его пили. Хорошо, что я зашила к себе много кусков каши, я отдала их детям. Потом они умерли. Мы не смогли выбросить их. Хорошо, что через несколько дней мы доехали. Мы похоронили их рядом с бараком. Я часто хожу к ним, я не понимаю за что их?! Никто не знает.

Я хочу дать ребятам имена. Пусть один будет Белым, у него белые волосы. Второй будет Зорким, он очень хорошо видит. Остальным я пока не придумала. Тринадцатый говорит, что я пишу хорошо. Я и сама чувствую это, что-то во мне распрямилось, освободилось. Это сама поняла, мне Тринадцатый не подсказывал.

Он сидит рядом и читает всем. Мне это нравится.

4-й месяц 253 года, день 38.

Тринадцатый повредил в шахте правую руку, поэтому пишу я, Кира.

Они уже очень долго работают в этой шахте. Я вижу, что им тяжело. У Белого началась горячка, он почти не может спать. Сегодня он остался в бараке. Девятый и Зоркий ушли вместе с Тринадцатым в шахту. Остальных ребят отправили работать в цех. Я успела дать им имена, они были рады. Я назвала их так: Борода, потому что у него длинная черная борода, другого я назвала Шар, он лысый и без бровей, остальные ребята решили взять свои номера – Третий, Сотый и Первый, он особенно гордится своим именем, считая, что он во всем будет теперь первым.

Это все детская игра, но с ней легче жить. Вечером я рассказываю сказки, которые мы придумывали с детьми в ОДУРе. Мне их очень не хватает. Иногда Тринадцатый рассказывает истории, он их вычитал в архиве. Они почти всегда про наших богов, но в них боги простые, не такие, как картинах в молельных домах. Я слушаю и думаю, что они такие же, как мы.

Вчера в наш барак привезли двадцать человек. Говорят, что они с реактора. Они все очень худые, кожа покрыта язвами, от них пахнет смертью. Мы выделили им нижние нары, теперь мы всегда спим на полу. Охранники не дали им еды, сказали, что они все равно скоро умрут.

Они все время спят, не встают. Я вчера покормила одну девушку, она даже младше меня. Она выпила воды и съела немного. Она поблагодарила меня, улыбнулась, я подумала, что ей стало лучше, но она упала на пол и забилась. Меня увели назад, я хотела ей помочь. Один из новых, самый старый, сказал, что она умрет, и это ее выбор. Он сказал, что им нельзя есть и что не все готовы умирать, а она первая. Я не поняла его слов, вечером мне объяснил все Тринадцатый.

Утром у меня попросили воду еще несколько человек. Я сначала отказала, но они встали на колени, и дала им пить и есть. Они умирали долго, мучительно, но благодарили меня. Старик сказал, что я не убийца, он попросил, чтобы я каждый день кормила тех, кто будет готов умереть. Я больше не хочу этого делать, но кроме меня и Белого в бараке никого нет. Белому очень плохо, я не хочу его трогать.

Потом пришел охранник. Он уже не раз приходил сюда. Он хочет, чтобы я пошла с ним, я не хочу. Когда он попытался силой утащить меня с собой, то старик и еще несколько мужчин попытались защитить меня. Он бил их, а они не сопротивлялись, у них не было сил. Он валил их на пол и бил ногами, пока они не затихали. Хорошо, что вернулась смена, охранник тогда убежал. Они все умерли… я приношу с собой смерть… Тринадцатый сказал, что это не так, что не смею так о себе думать. Я верю ему, он всегда говорит правильно.

Тринадцатый много рассказывает. Зоркий сказал, что если мы не будем разговаривать, то станем бледнее своей тени. Я долго думаю об этом, я думаю, что Зоркий прав. Другие обитатели барака садятся к нам, тоже слушают, но они все время молчат. Девятый думает, что они разучились говорить. Я боюсь, что тоже стану такой же без лица, я не хочу. Когда я одна в бараке, то я иногда просто смотрю в одну точку и не двигаюсь. Потом вскакиваю и мою пол, но через час снова сажусь у стены. Я тогда начала разговаривать сама с собой, придумывать песенки, так легче, когда вокруг ни души, гудит ветер за окном и снег летит. Тогда мне кажется, что я одна на свете – это страшно так думать.