Урок анатомии. Пражская оргия

– Вы думаете, что я эксплуатирую женщин, да? Думаете, я их принижаю? Девушка работает в “Мерчандайз марте” за сто долларов в неделю, и ее не эксплуатируют, но если девушка снимается в фильмах студии “Суперплотское” и зарабатывает пять сотен в день – в день, Рик, – и это эксплуатация. Так вы думаете?

– Мне платят не за то, чтобы я думала.

– Но вы отлично умеете думать. И с кем вы здесь трахаетесь, вы, хорошенькие независимые девушки? На такой работе у вас наверняка полно мужиков.

– Я не понимаю, о чем вы.

– У вас есть бойфренд?

– Я только что развелась.

– Дети есть?

– Нет.

– Почему? Не хотите рожать детей в нашем мире? Почему? Потому что феминистки считают детей помехой или из-за атомной бомбы? Я спрашиваю, Рики, почему вы не хотите иметь детей. Чего вы боитесь?

– А что, бездетный дом – это сигнал опасности для “Давай по-быстрому”?

– Очень остроумно. А почему вы со мной пикируетесь? Я задал серьезный вопрос о жизни. Я серьезный человек. Почему вы мне не верите? Я не говорю, что я праведник, но у меня есть определенные ценности, я – борец, и я говорю о том, за что борюсь. Почему людям так тяжело воспринимать все как есть? Меня распяли на кресте сексуальности – я мученик сексуальности, и не надо на меня так смотреть, это правда. Мне интересна религия. Не их гребаные запреты, а религия. Мне интересен Иисус. Что в этом такого? Его муки – это то, чему могу сострадать. Я говорю об этом людям, и они смотрят на меня точно так, как вы. Себялюбец. Невежда. Кощунник. Я говорю об этом в ток-шоу, и на меня начинают сыпаться угрозы. Но он, заметьте, никогда не называл себя Сыном Божьим. Он утверждал, что он Сын Человеческий, что он один из людей, со всеми вытекающими. Но христиане все равно сделали из него Сына Божия, стали воплощением того, против чего он предостерегал, новым Израилем, только не тем, какой надо. А ведь новый Израиль – это я. Рики, я – Милтон Аппель.

Это уже было чересчур.

– Вы и Иисус. Господи, – сказала она, – есть же люди, которые думают, что им все с рук сойдет. – А почему бы и не Иисус? Они его тоже ненавидели. Мужи скорбей и изведавшие болезни[49]. Аппель Скорбный.

– Скорбей? А как насчет удовольствий? Власти? Как насчет богатства?

– Что есть, то есть. Признаю. Люблю удовольствия. Люблю извергать семя. Глубокое, захватывающее ощущение. Мы с женой в ночь перед моим отъездом занимались сексом. У нее были месячные, у меня стоял, и она мне отсосала. Было изумительно. Настолько изумительно, что я заснуть не мог. Через два часа еще и подрочил. Не хотел, чтобы это ощущение ушло. Хотел испытать его снова. Но она проснулась, увидела, что я кончаю, и расплакалась. Она не понимает. Но вы-то, вы, такая раскрепощенная женщина, вы-то понимаете?

Она не удостоила его ответом. Занималась тем, за что ей платили, – вела машину. Сверхчеловеческая сдержанность, подумал Цукерман. Из нее бы вышла замечательная жена для какого-нибудь писателя.

– Так вы считаете, что я принижаю женщин. Вот почему, что бы я вам ни предложил, вы не поедете со мной в Нью-Йорк.

Она промолчала, а Цукерман подался вперед, чтобы говорить ей прямо в ухо.

– Потому что вы – феминистка треклятая.

– Слушайте, мистер Скорбный, я вожу тех, кто мне платит. Машина моя, и я делаю то, что хочу. Я работаю на себя. Здесь я не на договоре у Хефнера, и там не хочу быть на договоре у вас.

– Потому что вы феминистка треклятая.

– Нет, потому что в этой машине стекло, отделяющее вас от меня и меня от вас. Потому что, по правде говоря, меня нисколько не интересует ваша жизнь, и я точно уж не поеду в Нью-Йорк работать на вас. Это дурно пахнет, если вам интересно мое мнение. И больше всего воняет ваша честность. Вы думаете, раз вы такой честный и открытый, значит, все это приемлемо. Но ни честность, ни открытость все это приемлемым не делают. А делают только хуже. Даже ваша честность – способ все принижать.

– Я что, хуже всяких президентов компаний, которых вы возите и которые насилуют американских рабочих? Хуже политиков, которых вы возите и которые насилуют американских негров?

– Не знаю. Большинство из них сидят себе тихо на заднем сиденье. У них портфели с бумагами, они что-то пишут, и я не знаю, насколько они ужасны и ужасны ли вообще. Но насчет вас я знаю. – И я худший из всех, кого вы встречали.

– Может быть. Я с вами близко не знакома. Уверена, что ваша жена скажет: да.

– Худший?

– Полагаю, да.

– Так вам жалко мою жену?

– Господи, да! Она пытается жить обычной жизнью, пытается воспитывать ребенка, жить прилично – с таким-то человеком? С человеком, чья жизнь посвящена “дыркам”, “херам”, “палкам”, “пиписькам” – или как вы это любите называть…

– Рики, а меня вам жалко?

– Вас? Нет. Вы этого хотите. А она не хочет подобной жизни. Мне жалко вашего сына.

– Несчастного сына.