Урга и Унгерн

До меня неожиданно дошло, что сидящий передо мной рыжеусый боец в грязном монгольском халате и есть барон Унгерн. Должно быть, озарение это отразилось у меня на лице и стало заметно собеседнику. Он прищурил свои голубые глаза и задал неожиданный вопрос:

– Как зовут отца? Жив ли? Чем занимается?

– Иван Иванович Ивановский, профессор Казанской духовной академии.

– Ого, Иван Иванович, да еще и Ивановский! На ходу придумываешь?

– Нет, так уж дед назвал отца.

– Ну допустим… А что ты, братец, в моей штабной юрте делал? Шпионил, поди?

– Я же говорю, у меня дело к вам. Вы же барон Роман Федорович Унгерн?

– Если уж быть совсем точным, то Роберт Николай Максимилиан Теодорович фон Унгерн-Штернберг. У нас в роду принято было давать детям тройные имена.

– У меня вот к вам записка от Рериха…

Унгерн выхватил из моих рук письмо, поднес его к свету керосинки и, нахмурив лоб, пробежался глазами по строчкам. После этого он отложил бумагу в сторону, поднял с пола лампу и, поднеся к моему лицу, стал пристально глядеть мне в глаза. Я вспомнил наказ Рериха не отводить взгляда и вести себя спокойно. Держался как мог, но во всем происходящем присутствовал какой-то невыразимый словами комизм, и я неожиданно для себя, да и, пожалуй, для барона улыбнулся.

– По глазам вижу – честный, – констатировал барон. – Печатать на машинке умеешь?

– Могу.

– Хорошо, назначаю начальником штаба Азиатской конной дивизии!

– Начальником штаба? Я не военный, рассчитывал на место в штабе, но начальником штаба…

– Станешь военным!

Спорить с Унгерном было бесполезно и небезопасно.

Вынув из темноты химический карандаш и полевую книжку, он положил на нее записку Рериха пустой стороной вверх и, что-то наскоро написав, свернул и передал мне:

– Дуй в Комендантскую команду, становись на учет у Сипайло, потом назад в штаб. Чтобы до четырех поспел!

Взяв письмо, я поспешил покинуть юрту барона. По дороге развернул записку, в которой была всего пара строк: «Ивановский зачисл. нач. штаба. Завести дело, выдать док. и оружие. Отчет по большевикам передашь с ним. Унгерн».

Я повторил путь, проделанный до этого с Рерихом, и без приключений добрался до комендатуры. В просторном холле бывшего банка сидел теперь только один боец. Он было схватил стоящую рядом винтовку, но, судя по всему, узнал меня и, вернув оружие на место, со скукой в голосе спросил:

– К Макарке, што ли? Иди на второй.

Я кивнул и стал подниматься по лестнице. На втором этаже первая же из дверей была распахнута. Заглянул внутрь и увидел просторное светлое помещение с камином. В комнате был бардак, многочисленные коробки с бумагами перевернуты, шкафы раскрыты настежь. Разбросанные повсюду папки с документами устилали пол. Тот же беспорядок был и на столах. Перед горящим камином спиной к входу стоял малорослый человек в шинели и бросал в огонь стопками какие-то бумаги. При каждом броске он дергал головой из стороны в сторону и тихонько хихикал. Это было неприятное хихиканье психически больного человека. Я молча наблюдал за происходящим, не выдавая своего присутствия, но человек у камина неожиданно замер и, повернув голову вбок, стал прислушиваться. Логичнее было бы развернуться и посмотреть в мою сторону, но он этого делать не стал. Всего пару секунд он стоял неподвижно, а затем громко произнес:

– Заходите!

Я зашел. Перешагивая через груды наваленной бумаги, приблизился к камину. Маленький человек обернулся. Вид у него был нездоровый. Жидкие нечесаные волосы, белая кожа на одутловатом лице с темными кругами под глазами. При этом он улыбался, нахмурив брови, зрачки его время от времени метались из стороны в сторону, голова часто дергалась, а руки постоянно совершали бессмысленные манипуляции. Таким типам врачи часто выписывают бром и рекомендуют для успокоения нервов пить настойку опиума.

– Вы Сипайло?

– Сипайлов! – поправил меня коротышка. – Сколько можно повторять, я Сипайлов, Сипайлов, Сипайлов! Запомните уже наконец. Вы кто?

– Ивановский, направлен к вам Унгерном, вот записка. – Я подал бумагу той стороной, текст на которой предназначался для Сипайло.

Он схватил бумагу, внимательно прочел ее, потом перевернул, с интересом прочитал письмо, адресованное Рерихом Унгерну, и, хохотнув, положил бумагу себе в карман:

– Новый начальник штаба. Ивановский.

– Кирилл Иванович, – добавил я зачем-то.

– Вы знакомец Рериха? А у вас есть его кристаллы? Вы ведь недавно нюхали, вижу по вашим зрачкам!

– Да, нюхал, но у меня кристаллов нет.

– Жаль! Садитесь вон туда. – Сипайло указал мне место за столом, заваленным бумагами.

Я сел, а он резким движением сгреб на пол все, что лежало сверху, включая пресс-папье и чернильницу, которая, опрокинувшись, пролилась и заляпала ему руку. Сипайло обтер руку прямо о свою шинель, сел на край стола и замолчал. Взгляд его совершенно остекленел. Так мы сидели не меньше минуты. Неожиданно он ожил:

– У вас есть семья?

– У меня сын и дочка.

– А зовут как?

– Викентием и Натальей.

– А что жена?

– Умерла.

– Болезнь?

– Самоубийство.

– Понятно. А где же дети?

– Во Владивостоке у тетки.