Уральский узел

Я кивнул. Официант — отдёрнул портьеру, открывающую вход в небольшой, уютный кабинет, на стенах которого висели бейсбольные биты, рули от Мерседеса и фотографии родом из 90-х. Здесь уютно вспоминать, вот почему я так люблю это место.

— Даме как обычно… — саркастически сказала Энн, усаживаясь за столик — а если я вегетарианка?

Я пожал плечами.

— Тогда у вас хороший шанс согрешить. Вегетарианского меню здесь всё равно нет. Так вы вегетарианка?

Она, смотря прямо мне в глаза, покачала головой. Приём, надо сказать дешёвый, но не факт что не поддамся. Дело в том, что женщины — умные женщины — отлично понимают, что контролировать мужчину можно, только переспав с ним. И я — понимаю, что они понимают. Контролировать меня невозможно.

— Вот и отлично

— Здесь вкусно?

— Здесь колоритно. И натурально. Про вкус каждый решает сам.

Принесли первое блюдо — мясо, жареное на решётке, фермерское…

— Вот так — показал я — руками. В этом то и колорит. Можете отрезать ножом, но лучше руками.

— Стиль Уралмаш…

— Вы знаете город?

— Уже достаточно. Я здесь два года и знаю, что такое Уралмаш. Вы, кстати, были в Уралмаше?

Я кивнул

— Давно. Теперь я бизнесмен.

— Действительно вкусно — пробормотала она, пережёвывая мясо — я как то себе по-другому представляла Уралмаш.

— Как именно?

— Не знаю… татуировки, наверное.

— Это урки. Уголовники. Хотите, расскажу вам про братву? Не только Уралмаш, а вообще?

Зачем я рассказывал? Да просто. Женщины любят слушать рассказы — почему бы не рассказать. Тем более — то, что происходило тогда — не описать никакими словами

— Конец 80-х. Медленно тонущая страна. Разрыв между словами и делами таков, что не замечать это уже невозможно. На стенах красные флаги, все ходят на работу, на демонстрации — но при этом постоянно воруют. Кто что может. Рабочий на заводе ворует гвозди, металл, какие-то части изделий. Спирт выдавать бессмысленно — если по технологии положено промывать спиртом, то обязательно промывать будут ацетоном, а спирт выпьют, продадут или обменяют на что-то другое. В магазинах — практически ничего не купить, продаётся всё, но по знакомству. Мяса нет, пустые прилавки, но если ты знаешь продавца мяса, то купить можно сколько угодно, только за две цены от государственных. И так — продавец мяса становится богачом. Понимаешь?

Энн кивнула

— И есть пацаны, которые все это видят. И которых бесит несправедливость. Их родители — ходят работать на завод, а они ходить не хотят. Они хотят жить как мясник — но место мясника одно, а пацанов, скажем, трое. Но можно потребовать от мясника платить часть тех денег, какие он зарабатывает силой, верно? Ведь он не сможет пожаловаться, потому что первым вопросом будет — а откуда у тебя такие деньги, не обокрал ли ты государство. И у мясника — нет сил противостоять им, потому что он — мясник, он один, и он слаб. Так — возникает рэкет.

Я посмотрел на лежащий передо мной кусок мяса

— Знаешь, нас в школе учили тому, что человек человеку брат. Но ведь брат — не должен обворовывать других братьев, верно?

— Почему ты стал бизнесменом? — спросила Энн.

— По двум причинам. Первая — мой друг стал бизнесменом, и на него наехал рэкет, его чуть не убили. Он решил, что больше не хочет заниматься бизнесом, и уехал из города. А бизнес — продал мне, потому что я был его другом — продал очень дёшево…

— А второе?

— У меня в группировке было двое друзей. Потом один из них приказал убить другого. Киллеры настигли его на трассе из аэропорта, по которой он ехал, возвращаясь из отпуска в Греции. Вместе с семьёй…

…

— Тогда я подумал, что что-то с нами не так. Что мы превратились… не знаю, во что мы превратились. И я — должен отойти, если и сам не хочу превратиться в то же самое. Я боялся не смерти. Я боялся перестать быть самим собой.

— А сейчас ты может быть сам собой?

— Нет…

— Я чувствую, что мы живём как то не так. Что я делаю что-то не то…

Мы молчали. Потом — Энн накрыла мою кисть своей, погладила, поощряя продолжать.

— Мы свернули куда-то не туда. Не знаю… когда это произошло. Но это произошло. Каждый чиновник, который тратит деньги, которые я плачу как налоги — чувствует себя главнее меня. Понимаешь, я создаю, а он тратит — но он главнее меня.

— Я … тебя понимаю.

— Нас все ненавидят. Ненавидят и боятся. Украинцы… господи, хохлы стали нашими главными врагами, мы воюем с ними. Остальные нас боятся. Прибалты… белорусы… все. Я был в Лондоне… раньше всем было всё равно, кто я. Теперь, узнав, что я русский — на меня косятся. Я ничего не сделал, я привёз в Лондон деньги, из которых будет платиться зарплата таксистам… швейцарам… но они все равно на меня косятся, потому что я русский. Понимаешь? Я не хочу быть пугалом для всего мира! Мы такие же, как и вы, понимаете?

— Понимаю… Владимир. Я не сомневаюсь в этом. Русские всегда были частью европейской культуры!