В середине апреля 1939 г., после того, как занятия в школе были отменены из-за болезни учителя, преступник решил отыскать жертву для очередного нападения в саду Уралпрофсовета у Дворца пионеров. Он обошёл весь сад, не увидел подходящего ребёнка и уже хотел было уйти, как его внимание привлекла девочка лет шести, которая шла по дорожке в сторону уборной. Убедившись, что девочка вошла в уборную, Винничевский зашёл в отделение для мальчиков, оставил на окне свой портфель и сразу же прошёл в отделение для девочек. Там он принялся душить девочку, но к его удивлению та сумела вывернуться и бросилась бежать к зданию Дворца. Перепуганный преступник метнулся за портфелем и помчался далее в противоположном направлении, он покинул парк, преодолев ограду, выходившую на улицу Шевченко. Переполнявшие его эмоции Винничевский выразил в таких словах: «Меня стало злить, что всё так получается, что я никак не могу получить полное удовлетворение, и я решил, что надо действовать решительнее и сильнее сжимать горло руками».
Этот допрос был закончен в 14 часов 23 ноября.
Примерно в то же самое время начался допрос Николая Александровича Карпушина. Мужчина оказался несколько младше, нежели сказал Владимир Винничевский, на момент допроса ему исполнилось 35 лет. Карпушин был женат, но детей не имел, последние три месяца работал упаковщиком в магазине культторга, но до середины августа 1939 г. он подвизался грузчиком в театре музкомедии. Согласно его утверждениям он не был судим и никогда не задерживался правоохранительными органами. Интересная деталь: допрашивавший его лейтенант Лямин не задал Николаю ни одного вопроса о родне, о перемене мест работы, о роде занятий до и после Гражданской войны, о семейной жизни и т.п. Принимая во внимание, сколь дотошно советские следственные органы вызнавали такого рода детали у других свидетелей, подобное отсутствие интереса не может не бросаться в глаза. Буквально в те же самые ноябрьские дни – 17 и 26 ноября – Елизавету Винничевскую вызывали в уголовный розыск и спрашивали не только о родне, но и религиозных предпочтениях отца и деда, уточняли, была ли в доме молельная комната и принимали ли родители староверческих паломников. Подчеркнём, что речь шла о событиях, имевших место до 1917 г. совсем в другом городе и притом до рождения Владимира Винничевского.
Карпушин знал Петра Мелентьева с 1926 г., и они, судя по всему, крепко дружили. Своё знакомство с обвиняемым Николай объяснил следующим образом: «Бывал в квартире Мелентьева, в момент выпивки иногда к нам подходил сын Винничевских – Владимир. Были случаи, когда Мелентьев Петр угощал его вином или пивом, Владимир пил. Если тут же присутствовала мать Винничевского, то он пить стеснялся, но были случаи, когда он по её разрешению выпивал кружку пива». Видно, что Карпушин очень хотел ограничиться такого рода малозначительными фразами, но когда понял, что «гражданин начальник» хорошо информирован, то пришлось ему с крайней неохотой коснуться той самой деликатной темы, из-за которой он и оказался в здании Управления РКМ. «Было это (разговоры на сексуальные темы –
Карпушин во время допроса скромно опустил маленькую, но значимую деталь о том, что имел привычку ходить с Винничевским в магазин за выпивкой. Если читать протокол допроса, то может сложиться впечатление, будто разговоры на сексуальные темы имели место лишь от случая к случаю и были мимолетны. Но из показаний Винничевского мы знаем, что на самом деле это было не так – разговаривали они обстоятельно и времени на это имели достаточно.