Уральский Монстр

В этом месте необходимо пояснить, что Винничевский заикался, но степень выраженности этого дефекта не до конца ясна. Родители предпринимали попытки лечить заикание, но без особого успеха. Забегая немного вперёд, можно сказать, что в январе 1940 г., отвечая на вопрос о том, насколько успешной оказалась борьба с дефектом речи, Винничевский высказался в том духе, что «я всегда так говорю», то есть никакого улучшения или ухудшения речи за последние годы он субъективно не отмечал. Причём сам ответ можно истолковать двояко: либо он всегда говорил хорошо и заикался почти незаметно, либо прямо наоборот, он всегда говорил с тяжёлым, явно выраженным заиканием, которое исправлению не поддавалось. Врачи, обследовавшие Винничевского, акцента на упомянутом дефекте почему-то не делали, и это очень странно, поскольку заикание является серьёзной нервной болезнью, влияющей на социализацию и поведенческие стереотипы человека. Для правоохранительных органов заикание разыскиваемого преступника является отличным демаскирующим признаком, способным серьёзно облегчить опознание. В своём месте мы самым придирчивым образом рассмотрим медицинские документы, связанные с Винничевским, но уже сейчас можно сказать, что его заикание должным образом не задокументировано и судить о том, насколько же сильно была поражена его речевая сфера, мы не можем.

Что же рассказал задержанный о себе? Володя Винничевский родился 8 июня 1923 г., на момент ареста ему исполнилось полных 16 лет и он учился в 7 «б» классе школы №16. Образование тогда было семилетним, и юноши в его возрасте школу уже заканчивали, но Владимир однажды оставался на второй год, так что ученичество его подзатянулось. Кстати, на второй год он оставался вовсе не по глупости или лени, а по причине гораздо более экзотической, о чём далее будет рассказано подробно, во время же первого допроса эти детали не особенно интересовали Брагилевского.

Практически каждое предложение на первых страницах протокола любопытно тем, что оно не соответствует действительности. Судя по словоохотливости задержанного, данное обстоятельство связано вовсе не с его попытками обмануть следствие, а с манерой Брагилевского весьма избирательно записывать услышанное. Посмотрим прямо в текст: «В городе Свердловске я проживаю совместно с отцом и матерью с 1924 г. В течение всего времени живу по указанному мною на обороте адресу». Это утверждение не соответствует действительности, поскольку семья Винничевских первоначально проживала в доме №19 по улице Первомайской, в том самом, в котором жила убитая Герда Грибанова. Задержанному незачем было скрывать эти детали, можно не сомневаться, что он давал исчерпывающие ответы, но Брагилевский решил сократить текст до одного предложения и сократил!

Читаем далее: «Отец мой, Георгий Иванович, в течение трёх лет работает в театре музкомедии. Мать, Елизавета Ивановна, нигде не работает». Это вроде бы и правда, но не совсем. Дело в том, что Георгий Иванович Винничевский полтора десятка лет отдал службе в ЧК-ГПУ-ОГПУ, в 1930-х гг. работал в фельдъегерской службе, но в 1936-м был уволен оттуда по компрометирующим обстоятельствам. Мать задержанного тоже работала по чекистской линии, по крайней мере некоторое время в 1920-х гг. и в начале 1930-х, и тоже была уволена. Сын мог не знать деталей биографии родителей, но общее представление о роде их занятий он, безусловно, имел. В этом можно не сомневаться, поскольку в своё время он украл у отца служебный револьвер и отдал другу на хранение – об этой презанятной истории ещё предстоит особый разговор. Так что следует признать как факт – сын прекрасно знал, кто его родители и, оказавшись на допросе перед суровыми мужчинами в галифе, не стал этого скрывать.

Но вот Брагилевский услышанного не записал! Ограничился указанием на то, что отец арестанта три последних года работает в театре. Запомним этот момент – он очень живо демонстрирует манеру старшего оперуполномоченного обращаться с фактами. То, что в его голове укладывается и кажется целесообразным, он в протокол заносит, что представляется непонятным или потенциально опасным – пропускает мимо ушей. Это нормально для советской милиции: тут слышу – а вот тут не слышу, это вижу – а вот этого видеть не хочу.