Уральские сказы - III

— Ф-фы, ф-фы… — долго пыхтела хозяйка и, отдышавшись, накинулась на безответную Антоновну. Долго донимала ее своими наставлениями, но та по обыкновению молчала.

После утреннего чая Бурый запряг свою Стрелку, и все четверо отправились осматривать место, намеченное под строительство. Архитектор и Мусляков поместились на заднем сиденье, а Бурый с Преснецовым взгромоздились на козлы.

— Повезли кулаки строителей, — отметила про себя Фаина.

Часа в четыре был обед. Обильный, но напитков на этот раз было мало: граненый графин с мутноватой жидкостью и распочатая бутылка с пестрой этикеткой. Мусляков ел, похваливая хозяйку, старик архитектор выпил рюмку, но не больше, и не ел, а только «ковырял вилкой». Он заметно был недоволен и к концу обеда откровенно стал ворчать:

— Площадка? Танцевать можно, а? Десятка два таких домов поставить, а? С огородами? Лишь бы к своей деревне поближе, а?

Все это относилось, как видно, к Бурому, который, несомненно, показывал свои «площадки», но дальше пошли вопросы о намеченном участке строительства.

— Одна береговая полоса, а? Поселок куда? На торфяное болото, а?

Опротестовать надо, а?.. Вы как думаете, а? — неожиданно обратился он к Муслякову.

— Стараюсь не вмешиваться не в свое дело, — ответил тот.

— Напрасно, молодой человек, — вспылил старик и даже перестал акать. — Подлое правило жизни у вас… Подлое-с…

— Вы не имеете права меня оскорблять, — поднялся из-за стола Мусляков.

— Таких, а? оскорбить невозможно. — И старик тоже вышел из-за стола.

Бурый пытался «затушить огонь», — он вдруг припомнил, что у него где-то есть «коньячок хорошенький, от старых времен остался». Но это усилило недовольство архитектора.

— Коньячок на площадку, а? Дешев стал Платон, дешев, а?

Старик направился к выходу, бросив Преснецову:

— Уплатите за ночлег, еду и поездку по их счету… Без ряды! Разницу против государственных, возмещу; — за отзывчивое отношение местного населения, а? — горько пошутил над собой Платон Андреич и вышел.

Мусляков сходил за своим клетчатым плащом и остановился у окна, откуда ему видно было, что старый «пьянчужка», как он называл своего начальника, стоит на спуске к берегу и смотрит по реке в сторону города. Около него уж толпились ребятишки, глазея на чудного дедушку, который поминутно взмахивал головой и что-то бормотал. Мусляков поблагодарил хозяев, извинился за «беспокойного гостя» и тоже вышел. За ним вышли Бурый и Преснецов, но эти довольно долго задержались на лестнице.

Моторка пришла даже раньше назначенного времени и без задержки отправилась обратно. Бурый вызывался «проводить до города», но получил отказ.

— Зачем, а? Совершенно не нужно.

Обескураженный всем случившимся В последний час, Бурый, придя в кухню, пожаловался:

— Зря, надо полагать, потратились. Едва ли толк будет…

— А Филя-то? Настоит же, поди? — откликнулась жена.

— Что твой Филя! Сегодня при строительстве, а завтра сгонят. Слышала, как старик-то разъехался. До всего ему, видишь, дело, даром что из старых да и с большой слабостью.

Спохватившись, что его слушают посторонние. Бурый поправился:

— Может, самого старика прогонят. Не спустит ему Валентин Макарыч, да и Филипп постарается втравить по слабости.

Сказав эти утешительные слова, Бурый не удержался, вздохнул:

— Жить не дают.

Как запаленная лошадь завздыхала и жена. Безучастная ко всему старуха, мать Бурого, услышав вздохи, оживилась и заговорила о своем:

— Я говорю, — печь видеть — беспременно к печали…

— Да будет тебе, мамонька, со своей печью… Себе и людям в тягость живешь, — проговорил Бурый.

Но старуха, попав на привычное, уж не могла остановиться;

— Сажу будто хлебы, а печь долгая-предолгая…

Кончить рассказ о вещем сне старухе и на этот раз не удалось. Хозяин с хозяйкой ушли наверх «допивать и доедать, чтоб не пропало», Антоновна вышла на погребицу. Фаина осталась одна

Фаину встревожило, что старик архитектор недоволен выбором места под строительство, но ей понравилось, как он «отчитал клетчатого» и раскусил Бурого. Поняла и то, что кулаки не особенно «твердо сидят», но все-таки опасение осталось.

— Подведут старика-то да этого «клетчатого» и поставят, а он, может, обоих кулаков хуже. Надо все-таки посоветоваться с Ваней, — неожиданно для себя назвала она Кочеткова уменьшительным именем.

На рассвете следующего дня Фаина шепнула проснувшейся матери:

— До вечера не жди меня. В случае, если спросят, скажи что в город уехала.

— Куда ты? — спросила было мать, но Фаина быстро вышла и направилась в сторону будки «У ключа». Несмотря на ранний час. Кочетков возился на реке у своего «заездка» Увидев Фаину, он обрадованно крикнул:

— Смотри-ка, Фая! Щуку-аршинницу поймал! На твое, знать, счастье.

— Везет мне на щук-то. Я тоже видела чуть не саженную.

— Во сне?

— Зачем во сне, наяву.

— Пойдем к будке, попьем чайку, как в тот раз, тогда расскажешь, какую такую щуку видела, — приглашал парень, но Фаина, присев на борт лодки, отказалась:

— Сперва послушай да посоветуй, что делать.

Озабоченное лицо Фаины встревожило парня.

— Что ты, Фая?