Упрямец Керабан

И без дальнейших церемоний он вернулся в свое заведение.

– Вот что, хозяин, – сказал Бруно, – уйдемте-ка отсюда. Здесь нечего делать. Посмотрите только на этого невежу-турка, который отвечает вам «пушечными выстрелами».

– Верно, Бруно, – согласился ван Миттен. – Мы несомненно найдем какую-нибудь кофейню получше.

И оба вернулись на площадь.

– Решительно, хозяин, – сказал Бруно, – пора бы нам встретить вашего друга, господина Керабана. Без него нам тут ни за что не разобраться, что к чему.

– Да, Бруно. Но немного терпения. Нам было сказано, что встретим его на этой площади…

– Не ранее семи часов, хозяин! Это сюда, к лестнице Топ-Хане, должен причалить каик и перевезти его на другую сторону Босфора, на виллу в Скутари.

– Действительно, Бруно, и этот уважаемый негоциант сумеет ввести нас в курс того, что здесь происходит. Уж он-то – настоящий осман! Неколебимый приверженец старотурецкой группировки. Эта группировка знать не знает никаких новшеств в промышленности, и, поверишь ли, господин Керабан предпочитает дилижанс[37] железной дороге и тартану[38] пароходу. За те двадцать лет, что мы вместе ведем дела, я не замечал никаких перемен в его мышлении. Помню, три года назад он посетил меня в Роттердаме. Приехал в почтовой карете и вместо восьми дней потратил на езду целый месяц. Да, Бруно, за всю жизнь я видел много упрямцев, но такого – никогда.

– Он очень удивится, встретив вас здесь, в Константинополе, – заметил Бруно.

– Я думаю! – улыбнулся ван Миттен. – Мне так и хотелось – преподнести ему такой сюрприз. По крайней мере, в его компании мы окажемся в настоящей Турции. Да! Мой друг Керабан никогда не согласится надеть снова костюм Низама, синий сюртук и красную феску[39] этих новых турок.

– Когда они снимают свою феску, – засмеялся Бруно, – то становятся похожими на откупоренные бутылки.

– Ах, этот милый и неизменный Керабан! – сказал ван Миттен. – Помню, как он выглядел, когда был у меня, на другом краю Европы: расширяющийся тюрбан[40], желтый или коричневого цвета кафтан… В этом наряде я его увижу и здесь!

– Так одеваются торговцы финиками! – воскликнул Бруно.

– Да, но он мог бы продавать золотые финики и даже питаться исключительно ими. Вот так! Керабан занимался коммерцией, вполне подобающей для этой страны. Торговец табаком! Да и как не разбогатеть в городе, где все курят с утра до вечера и даже с вечера до утра?

– Как, курят? – удивился Бруно. – Но где это вы видите курящих, хозяин? Никто не курит, никто! А я-то ожидал, что всюду перед дверями будут группы турок с наргиле[41] или с длинными вишневыми трубками в руках и с янтарными мундштуками во рту. Но нет! Ни одной сигары, ни хотя бы сигареты…

– Действительно, что-то непонятное, Бруно, – согласился ван Миттен, – в Роттердаме на улицах табачного дыма больше, чем в Константинополе!

– А вы уверены, хозяин, – спросил Бруно, – что мы не ошиблись дорогой? Это в самом деле столица Турции? Вдруг мы уехали в противоположную сторону, и это вовсе не Золотой Рог, а Темза со своими бесчисленными пароходами? Смотрите, вон та мечеть – не Святая София, а Святой Павел! Это Константинополь? Никоим образом! Это Лондон!

– Успокойся, Бруно, – похлопал слугу по плечу ван Миттен. – Мне кажется, что ты слишком нервничаешь для голландца. Будь спокойным, терпеливым, флегматичным, как твой хозяин, и не удивляйся ничему. Мы покинули Роттердам из-за… того, что ты знаешь…

– Да! Да! – поспешил согласиться Бруно.

– Мы добирались через Париж, Сен-Готард[42], Италию, Бриндизи[43], Средиземное море, и нет оснований полагать, что транспортный пакетбот[44] доставил нас после восьмидневной поездки на Лондонский мост, а не на мост Галаты.

– Однако… – попытался возразить слуга.

– Прошу, даже приказываю тебе не допускать таких шуток в присутствии моего друга Керабана. Обидится, чего доброго! Начнет спорить, заупрямится…

– Постараюсь, хозяин, – ответил Бруно. – Но раз уж нельзя здесь освежиться, то, я думаю, закурить трубку не возбраняется? Вы не возражаете?

– Нет, Бруно. Для меня, торговца табаком, нет ничего более приятного, чем вид человека с трубкой. Жаль, что природа дала нам только один рот. Правда, есть еще нос, чтобы нюхать табак…

– И зубы, чтобы его жевать, – дополнил Бруно. Разговаривая таким образом, он набил свою огромную трубку из раскрашенного фарфора, зажег и с видимым удовольствием сделал несколько затяжек.

В этот момент на площади появились уже знакомые нам приятели – турки, которые протестовали против ограничений рамадана. И тот из них, который не постеснялся закурить сигарету до заката, заметил Бруно, прогуливающегося с трубкой во рту.

– Ей-богу, – сказал он своему спутнику, – вот еще один из этих проклятых иностранцев, он осмеливается пренебречь запрещением Корана! Я этого не потерплю…

– Потуши, по крайней мере, свою сигарету, – заметил второй.

– Да.

И, отбросив сигарету, он направился прямо к достойному голландцу, никак не ожидавшему подобного вмешательства.

– С пушечным выстрелом, – процедил сквозь зубы турок и грубо вырвал у чужестранца трубку.