Упреждающий удар

Боярина Андрея Андреевича и сотенного Афанасия Веригина сам похорони, - еще раз повторил: - В домовинах, как князей!.. Пусть простят... Пойду попрощаюсь с ними... - вятский воевода тряхнул головой. - Вот уж садятся... Давай обнимемся, поцелуемся!.. Не плачь, мы еще увидимся на этом свете...

- Помолись ты тама за меня, бате!.. Жена, ребенки пусть в церкви помянут меня!.. - горячо зашептал Егор; черные глаза-смородинки катались в слезах, он кусал губы, чтобы предательские звуки рыдания не вырвались из уст...

...В темноте крики, плач...

Константин Юрьев начал всходить на ушкуй, как, вырвавшись из темноты, догнала его женщина с мальчиком, уцепилась за подол кафтана:

- Детей-то хоть возьмите!..

Взошел на сходни, отбившись от десятков женских, ребячьих рук... Вой, закрыв лицо руками, вбежал на корабль.

Воевода обернулся - все стихли. Светились десятки умоляюще-жгучих жаждущих взоров. "Сколько же женок и ребенков?!" - как от боли, прикусил губу.

- Спаситель наш!.. Возьми...

- Не могу, - сглотнул ком в горле. Хотел подняться, но тут одинокий рыдающий крик, как камнем по голове.

- Лучше б нас не вызволял - живы были бы, а теперь на смерть бросаешь!..

Резко - всем телом - повернулся на голос, - боль в сердце: "Где ж Егор, что он, не видит?!" И тут увидел его, с несколькими воями бросившегося в толпу: уговаривали, отталкивали от берега упиравшихся женщин, ревущих детей...

- Стойте!.. - в голосе злость, боль. - Сын, покажись - пусть посмотрят!.. Видите! - я его оставляю с вами... Сам не могу!.. Простите, если можете, - и низко поклонился...

...К утру - серому, ветреному - вышли из Займища.

Низовой ветер, не могший разгуляться по затопленному лугу - займищу с многочисленными лесистыми островами, вырвавшись на простор, взвывал по-дурному, переходил в шторм. Огромные крутогорые желто-зеленые с белопенными гребнями волны неслись вдоль далеко ушедших к горизонтам берегов Итиля.

Ушкуи с прикрытыми парусами катились, взмахивая многоруко веслами, в туче брызг вместе с волнами, чуть отставая от них, вверх по широкой реке. Волны догоняли их, медленно накатывались на корму корабля, затем водная гора поднимала все судно на свои могучие плечи и, подержав так, сбрасывала назад - ушкуй, соскальзывая, терялся между гребнями волн - только мачты огромными черными крестами качались над водой...

Большой воеводский ушкуй стонал и скрипел от натуги. Константин Юрьев, как и все кроме пленных татарских женок с малаями, помогал кораблю справиться с бурей. Он благодарил бога, что дал ему силы не взять с собой лодки, челны с ранеными, женщинами и детьми - сейчас все утонули бы.

У русских радостно-возбужденные лица. Только теперь поверили, что победили-разгромили царев град, сожгли запасы оружия, полонили ханскую семью, взяли казну. И эта неистовая радость победы, вызревшая в душе каждого, давала неугасимую силу плоти.

...Огромный водяной вал прокатился по палубе - смыл в бездонную пучину воя...

Воевода бросился, оскальзываясь, по страшно наклонившейся палубе к двум кормщикам - втроем выровняли судно...

Все воины, кроме гребцов и кормщиков, ведрами, ушатами выносили воду из трюма.

"Ничего - выдержим!.. - Константин Юрьев вглядывался по сторонам, но кругом буруны волн, водяная пыль - подумал: - Перевоз проходим... Хороша погодушка - ни нас не видно, ни татарве не выйти в реку"... - перекрестил мокрую бороду...

Послышалась частушка. Кто-то молодым задорным голосом, перекрывая рев непогоды, пел, оттопывая вятскую топотуху:

- Эй, бритой головам,

Не ходи к нашим берегам,

А то мало-мало яратам

И по шее надавам...

* * *

Откуда-то сверху, будто бы через узкое, длинное отверстие, Митяй Свистун услышал плач грудного ребенка. Он не мог думать, - понять, где, что с ним. Лишь ощущал: что-то огромное, тяжелое сдавило его, не давало пошевелиться, вдохнуть полной грудью - сердце сжимала ужасная боль. Тело, мозг едва воспринимали мир, и только этот древний, тревожный звук - плач - соединял его еще с жизнью... Боль все сильнее и сильнее сдавливала сердце, снова унося его в невыносимую тяжесть небытия...

Марфа - худая, черная - сидела в шалаше возле Митяя. Сегодня ушел воеводский сын с русскими полонянами на ту сторону Итиля - она не пошла - осталась с мужем, с тяжело ранеными...

Она разыскала своего единственного, любимого, богом суженого уже здесь - на острове... Какие только чувства не ударили ей в душу, когда среди раненых нашла Митяя! И радость встречи, и стыд - боль за содеянные грехи: не бросилась в воду, как Васена, когда везли в Сарай, - не могла оставить одного Ванюту; - перемогла и жила тогда, когда татары выбросили заболевшего Ванюту за борт, - под сердцем бился ребенок - от татарина...

...Снова заплакал сын. Дала тощую длинную грудь. Он кусал беззубым ртом, сердился - требовал молока...

Вдруг каким-то чувством поняла, что Митяй умирает. "Как же так: не придя в себя, не простивши мне грехи!.."

Послышались ужасные крики раненых... "Почему они кричат?! - и все разом?.." Тут увидела татар - облилась холодным потом: не за себя испугалась!.. Встала на колени...