Упраздненный театр

Но на сей раз Ванванч к Леле не кинулся. Утрата была значительней любви. Он даже не подумал о ней. Он видел смеющегося своего погибшего кумира, и когда за стеклом расплылось расплющенное лицо немецкого инженера, Ванванчу показалось, что Отто хочет выстрелить, что целится он, конечно, в учительницу. Его расплющенное лицо, озаренное неверным пламенем бересты, было зловещим, и прищуренный глаз выискивал цель. "Ой, ой!.." - крикнул Ванванч, предупреждая об опасности, и все дружно захохотали, а Нина Афанасьевна хлопнула классным журналом по столу, и пылающая береста подпрыгнула и разлетелась в разные стороны. Потом дежурные ее погасили под причитания учительницы.

А он сидел, погруженный в скорбь. Свет то зажигался, то гаснул. И когда в очередной раз наступила тьма, случилось непредвиденное: словно ночная птица, слетевшая с ветки, кинулась к нему под бочок горячая Леля и прижалась, часто дыша. Так они сидели, замирая, пока Нина Афанасьевна поминала козлов, озаренная неверным пламенем настольного костерка. "Тебе Кирова жалко?" - спросил Ванванч шепотом. Но Леля не ответила, только еще теснее прижалась к нему. Выйдя из школы, он увидел маму. Она стояла вдалеке и смотрела куда-то в сторону. Зато Афонька Дергач оказался рядом. Он широко по обыкновению улыбался, раздвигая сухие губы. Но на этот раз его улыбка не понравилась Ванванчу. "Кирова застрелили", - сказал он своему другу. "Это кто ж его?!" - удивился Афоня. "Кто, кто, враги, конечно", - сказал Ванванч сурово. "Вот мать их! - воскликнул Афонька с негодованием. - За что они его?" - "За то, что был большевиком..." - "Вот мать их, - сказал Дергач, а из чего стрельнули-то?" Ванванч вспомнил папин дамский браунинг и подумал, что оружие было, конечно, покрупнее. "Из браунинга, - сказал он. Знаешь, есть маленькие браунинги, а его из большого. Такой, как у Ворошилова, понял?.."

Тут мама увидела его и замахала ему, и он побежал к ней.

Они протиснулись в двери Дворца культуры в потоке вливающихся людей. Они уселись на еще свободные места где-то в середине зала. Деревянные потолки нависали над ними, и деревян-ные стены окружали их. Вскоре зал заполнился до отказа. "Мам, а что, опять Колодуб приехала? - спросил Ванванч. - Она будет петь?" - "Какая Колодуб? - спросила мама сурово. - Ты разве не знаешь, какое у нас горе?"

На ярко освещенную сцену вышли гуськом сосредоточенные люди. Среди них Ванванч узнал папу. Они уселись за длинный стол, покрытый красной скатертью. Ванванч увидел Крутова, главного инженера Тамаркина, начальника строительства Вагонозавода Балясина... Папа пошел к трибуне. Наступила тишина. Ванванч напрягся. Вдруг папа закричал... В наступившей тишине это было особенно внезапно. Ванванч не понял слов. Напряжение усиливалось. Мама сжала его ладонь. Папа кричал, размахивая руками. У него было страшное, искаженное, непривычное лицо совсем чужого человека... "Троцкистские двурушники!.. Враги!.. Убийцы!.. Окружение!.. Месть народа!.." - это дошло до сознания Ванванча. Игры в индейцев и даже в конную Буденного показались смешными. Кто-то рядом произнес: "Не, без очереди..." - "А почем брал?" спросил другой. "По шашнадцати..." - "Ух ты!.." Ванванча эта отвлеченная болтовня оскорбила, и он завертел головой, но говорящих не различил. А папа кричал. И постепенно ответный гул из зала усиливался, люди тоже выкрикивали всякие грозные слова. Их лица были желты, напряжены, глаза широко распахнуты, и синие жилки раздувались на горле.

Затем вновь наступила тишина, и в этой тишине папа произнес отчетливо и жестко: "Никто не заставит нас свернуть с намеченного пути... Эта смерть спаяла нас всех... Мы не отступим... Приговор народа будет суров..." Зал закричал "ура". Мама смотрела куда-то вдаль.

Но вечной скорби не бывает. Тут по стечению обстоятельств нахлынула на таежную Вагонку новая возбуждающая волна. Правда, она показалась некоторым празднеством после всего, что случилось, и жители поселка кинулись вновь во Дворец культуры на американский фильм "Человек-невидимка". Он тоже был печален. Невыносимо. Но это было чужое горе, американское, потустороннее. Фильм шел много дней, и все ходили на него и ходили, и уже знали наизусть, но продолжали ходить. И когда в трагическом финале на белом вечернем снегу проступали вдруг прекрасные черты убитого Невидимки, Гриффина, и светловолосая Лора склонялась над ним в отчаянии, с ужасом в неправдоподобно огромных американских глазах, тогда весь зал рыдал в открытую, не таясь, и над тайгой нависал призрак печали и любви, а зло казалось навсегда разоблаченным. Ванванч был в смятении. Он ничего не мог: ни крикнуть, ни предупредить. Трусливый Кемп предавал своего старого чистого товарища, предавал позорно. Корысть его была столь отвратительна, что хотелось броситься во тьму, за экран - распять предателя и уничтожить.