Управдом

В восемь часов к остаткам еды потянулись дети, зевавшие, словно сонные мухи. Кое-как пожевали то, что осталось. Петьку, ожидавшего получить втык за не вовремя приведенных милиционеров, Сергей, наоборот, похвалил, Митяй взахлеб рассказывал Лизе и Емеле, как он тут ночью вместе с Травиным спасал дом от бандитов, те сонно кивали — ночные крики и их разбудили тоже.

— Может, вам сегодня в школу не ходить? — предложил Сергей. — Вы там на уроках уснете. Нет, очень нужно? Ладно, отвезу вас на мотоцикле.

Утро в контру ночной луне выдалось пасмурным, моросящий дождь прибил пыль на дороге, но еще не набрал той силы, чтобы грязь летела из-под колес во все стороны. Влага, сдуваемая ветром, дала небольшой прилив бодрости, после бессонной ночи голова была словно тряпками забита.

Сергей притормозил возле школы, оглядываясь вокруг, — некоторые чайные уже работали, и там можно было выпить кофе. Дорого, по тридцать копеек за чашку, но кофе у кооператоров продавался хороший, почти без примесей.

— Если не ошибаюсь, товарищ Травин? — послышался откуда-то сбоку голос.

Товарищ Травин оглянулся, к нему подошел историк Топольский, в перевязанных ниточкой очках и с очередным толстым томом под мышкой. В руках он держал бумажный сверток. На Травина историк смотрел недовольно, словно тот ему денег был должен и не отдавал.

— Нашел я ваш герб, сейчас покажу.

Топольский полез в карман, уронил книгу, попытался ее поднять, не выпуская свертка из рук, но и его уронил тоже, когда обеими руками схватил упавшие предметы, с его носа свалились очки, и историк упал на колени, шаря руками по брусчатке. Книга и сверток снова упали. Видя такое безобразие, Травин сначала поднял историка за шиворот, отряхнул его, надел на нос очки, всунул в руку сверток, а книгу держал, пока Топольский снова рылся в кармане.

— Вот, — наконец Иван Андреевич достал смятый листок, попытался развернуть одной рукой, снова уронил сверток, который Травин подхватил на лету. — Смотрите, товарищ. То-то я думаю, отчего мне этот герб показался знакомым. Вы знаете, что у многих родов гербы, в сущности, одинаковы? У тех фамилий, что от смоленских князей происходили, у них пушка, а от черниговских — орел. Различаются у каждой из фамилий небольшими деталями и добавлениями.

— Угу, — кивнул Травин, — очень интересно.

— Именно, — с вызовом сказал бывший аптекарь, — так вот, молодой человек, у поляков все еще проще. У них герб принадлежит не одному роду, а сразу десятку, а то и сотне фамилий, и каждый имеет собственное название. Вот, к примеру, герб Биберштейн — там простой олений рог изображен, или герб Борейко с красным гаммадионом, древним славянским символом солнца.

— А подкова? — не дал Сергей историку углубиться в дебри геральдики. Чужие гербы Травина не интересовали совершенно, ему нужен был конкретный.

— Не торопитесь, молодой человек, я уже подхожу к сути. Так вот, подкова и крест — это польский герб Ястршембец, у герба этого вообще-то несколько вариаций, но и родов, которые его используют, больше тысячи. Например, главный советский революционер товарищ Ульянов-Ленин, у них, у Ульяновых, на гербе над крестом еще птичка нарисована.

— То есть пуговица эта товарищу Ленину принадлежала? — уточнил Травин.

Историк поморщился, словно что-то кислое съел.

— Нет, почивший товарищ Ленин тут совершенно ни при чем, и я вам скажу — почему. Был у нас в Рогожске городской архитектор Рудницкий Павел Дмитриевич, надворный советник. Широкой души человек, поначалу-то его семье тут несколько сел принадлежало, да он их все, почитай, прогулял. Помер еще до революционного восстания большевиков, аккурат в 1916-м. Так это их герб, Рудницких. В том, что вы его обнаружили, товарищ Травин, ничего странного нет, Павел Дмитриевич под конец жизни совсем пообносился и продавал имущество почем попадя. Вот и пуговица эта, а скорее — брошь или застежка, уж слишком она для пуговицы велика, наверняка ему принадлежала или, скорее, супруге его, не помню ее имени. Но та раньше его высокоблагородия померла, и в окончательной распродаже ценностей не участвовала.

— Значит, случайность?

— Скорее всего, — историк после рассказа к Травину интерес потерял и бочком начал продвигаться в направлении школы. — Вот, держите бумажку, я тут все написал. И отдайте уже мою книгу.

Сергей засунул ему книгу обратно под мышку, обменял сверток на пожеванный лист бумаги, и Топольский, чуть ли не прискакивая, умчался в сторону входа.

В три часа дня Сергей с рутинными проверками покончил и поехал в коммунхозотдел, сдавать бланки актов и получать новые. И прямо у входа оказался приперт к стенке мощной грудью Зинаиды Ильиничны.

— Куда же ты так торопишься, Сережа? — ласковым басом спросила она.

С женщинами Травин никогда не терялся, но вот в присутствии этой бой-бабы его всегда сковывала нерешительность вперемешку с ужасом. Служебная подруга Каца упорно не оставляла попыток перевести Сергея из статуса сослуживца в статус сердечного друга, Травин стоял насмерть, и это, похоже, раззадоривало Зинаиду Ильиничну еще сильнее.

— Бланки отдать Сидорчуку, — просипел он. — Вот.