Управдом

Серьезные люди при червонцах снимали комнаты неподалеку от городского исполкома, в доме купца Богданова. Этот дом был также знаменит тем, что там иногда останавливались самый издаваемый автор Страны Советов Борис Пильняк, красный граф Алексей Бостром-Толстой и поэт-модернист Андрей Белый, известный тем, что делил писательницу Петровскую с другим писателем, Брюсовым, чем вдохновил того на написание романа «Огненный ангел». Но в начале сентября 1927 года ни Пильняк, ни Толстой, ни тем более Белый в Рогожске не появлялись, и комнаты сдавались всем желающим.

Деловые люди из столицы заняли две спальни и гостиную, уставленную дореволюционной мебелью. Один из них, мужчина лет тридцати, с прямым пробором и папиросой в зубах, сидел у окна, а второй, лет на десять постарше, оккупировал диван.

— Мерзкий городок, — глядя на улицу, сказал первый. — Он и до революции был болотом, а сейчас еще и вонять начал. Что мы тут делаем, Жорж? Пора двигать в Киев, а оттуда — поближе к польской границе. Говорят, за пять тысяч там не только проведут через посты, но еще и в землю поклонятся.

— Не любишь ты Россию-матушку, Леня, — лениво ответил второй, вычищая из-под ногтей грязь серебряной зубочисткой.

— А за что ее любить, она-то нас не больно любит последние десять лет. Так зачем? Мы вроде все закончили, людей зачистили, на последнем деле взяли неплохие деньги. Что говорит твой человек в советской охранке?

— А что ему говорить, что надо, он знает, а что не надо, то и не надо. Главное, чтобы помогал, а не мешал.

— Ну так замочим его, дел-то, раз все равно заканчиваем.

— Что за жаргон, — тот, кого назвали Жоржем, поморщился. — Но да, убить его придется. И в том ты прав, что мутная водичка постепенно прозрачной становится, и из этой страны пора уезжать. Но не в Киев, нас там еще помнят, а в Санкт-Петербург, или как его сейчас называют большевики, Ленинград.

— И что мы там будем делать?

— А мы с тобой, Леня, станем командированными из Хабаровска служащими наркомторга и поедем с диппочтой прямо в Берлин в вагоне второго класса, закупать станки для пролетариата. Всего лишь за пятьдесят тысяч рублей, с каждого, правда. Не жалко таких денег?

— Нет, — Леня махнул рукой, — в Берлине свои нэпманы живут, и пожирнее этих. Значит, на круг получится сто пятьдесят тысяч продажным идейным чиновникам. А почему не через Дальний Восток в Японию или Харбин?

— Потому что все лезут через Дальний Восток в Харбин, если бы мы ехали налегке, то бежали бы вместе с ними, но у нас с тобой, Леня, от разгульной и веселой жизни одних только камушков скопилось на полтора миллиона рублей, что по нынешнему курсу составляет почти двести тысяч фунтов стерлингов, или почти шесть миллионов рейхсмарок. И последние деньги надо тоже в драгоценности перевести, а это требует времени.

— Тогда махнем в Москву.

— А вот в Москву нам пока нельзя, утихнуть там должно то, что мы взбаламутили. Так что завтра едем на фабрику, закупим мануфактуру для Пскова, так, чтобы ее недели две-три готовили, оформим командировочные пропуска. Мы с тобой тут кто? Простые коммерсанты, каких сейчас море, тут покупаем ткани и нитки, в Пскове продаем, комар носа не подточит. Документы в порядке, да и копать никто не будет, у местной власти сейчас проблем кроме нас хватает. Заодно попробуем найти то, что Панченко успел наменять и от нас утаить, там минимум пятьдесят тысяч в золотых червонцах, а это два пуда золота.

— Ты, Жорж, все продумал, — с оттенком восхищения сказал Леонид. — А как с этим быть, который Панченко голыми руками задавил?

— Выяснили же, случайный человек, только большой и сильный. На наживку не клюнул, молчит себе в тряпочку, с детишками возится. Умный человек, не лезет не в свое дело, было бы время, мы его переманили к себе или убили на всякий случай, но сейчас это уже не имеет значения. К тому же за ним сам знаешь кто наблюдает, если что случится, предупредит.

Большой и сильный человек рассекал просторы Рогожска на своем мотоцикле всю неделю, с одним воскресным выходным, с девяти утра и до двух дня, а потом еще час-два сдавал отчеты в коммунхозотделе — другие сотрудники только рады были ему помочь, по крайней мере видимость такую создавали. Коммерсанты за мотоцикл прозвали его «ревущий меч пролетариата», Травин прозвище узнал и в глубине души был доволен. Могли бы пердящим прозвать или воняющим бензином, но нет, уважительно получилось. И на личном фронте все наладилось пока, машинистка Люба про космомольский актив уже не так часто вспоминала, Зинаида Ильинична на работе почти оставила попытки придавить его грудью и мыслями временно вернулась от Травина в небе к сидящему прочно на руководящей жердочке Кацу.

А вот с детьми пока получилось не очень. Дамам средних лет в комнесе — комиссии по делам несовершеннолетних — на обаяние Сергея было начхать.