Untitled.FR11.rtf5

— Векшин! — сказал я мягко. — Ты не прав, Рудольф. Ты называешь меня сукой и стукачом, но какой же я стукач, какая же я сука, если хочу спасти тебя. Подобно господину Канту, ты, Рудольф, обладаешь чудовищным неведением того, что известно всем людям. И не только на нашей Земле, но и на других планетах. Вспомни, какой трагедией для Абрама Григорьевича, да и для тебя самого, обер­нулся прошлый побег, еще при покойном председателе Федорчукове .

— А сейчас я убегу, Федор! — горячо заговорил Векшин. — Ты откроешь чу­лан, и я проберусь в ванную. Там, в корзине с грязным бельем, у меня брюки зарыты! Выпусти меня, Федя!

— Нет, Рудольф! — сказал я. — По-моему, ты все-таки меня не понял. Хотя общее свойство всех категорий знания есть смертность, а общее свойство всех категорий действия — бессмертие, но, как говорит генерал Орлов, у них в парт­школе всегда различали действие и действие, знание и знание. Я уверен, чтогенерал все равно поймает тебя и мне можно и не беспокоиться, но меня, Рудольф, тревожит другое. Предавая сегодня своего друга, ты завтра предашь демократию и все наше общее дело...

— Да пошел ты! — перебил меня Векшин и выматерился.

— Рудольф! — сказал я. — Неужели ты все позабыл?! Вспомни Герцена и Огарева. Вспомни Воробьевы горы... Вспомни клятву, которую они дали в виду Москвы. А ты. Извини, Рудольф. Я вижу, как старость в тебе переходит в младенчество, но совершается это совсем не так, как нужно для общего дела! По­этому я просто обязан сообщить о твоем безумном намерении генералу Орлову. Я обещаю тебе, что буду лично ходатайствовать, чтобы тебя не очень сильно на­казывали за этот проступок.

Разбудив генерала Орлова, я рассказал ему о готовящемся побеге.

— Бежать, говоришь, надумал? — почесываясь, переспросил генерал. — Ну- ну. Видно, кворум ему давно не считали. Катя! Слышала?

— Слышала. — Екатерина Тихоновна откинула одеяло и села в постели. — Чего с него взять, если в депутатах блытался. Пакостник такой.

Она зевнула, потом посмотрела на меня.

— Ну, чего уставился, Федя? Голой, что ли, своей супруги не видел? Подай халатик — вон там лежит.

Стараясь не смотреть на такую прекрасно-розовую Екатерину Тихоновну, я ис­полнил ее просьбу. Хотя халатик был из яркого желтого шелка с крупными крас­ными цветами, но в комнате сразу стало как-то серее, как будто убавили свет, когда Екатерина Тихоновна накинула его на свои плечи.

Запахнув халатик, Екатерина Тихоновна встала.

Григорий Иванович тем временем натянул шаровары с лампасами, офицерские сапоги, засунул за голенище плеть и пошел открывать чулан.

Мне он поручил отыскать спрятанные депутатом брюки.

Я нашел эти брюки не сразу. В корзине с грязным бельем их не было, хотя я пе­ребрал все вещи. Оказалось, Векшин и тут обманул меня — он засунул грязные брюки Давида Эдуардовича Выжигайло-Никитина под ванну...

Когда я вышел с брюками на кухню, Екатерина Тихоновна уже сидела в кресле и курила сигарету, наблюдая за разговором генерала Орлова с узниками.

Голые, в одних только передниках, они стояли возле стены, а генерал Орлов, похлестывая плетью по голенищу сапога, неторопливо прохаживался вдоль этого не очень-то героического строя.

— Нашел? — спросил он у меня.

— Да. — сказал я. — Векшин их под ванну засунул.

— Одни брюки были?

— Одни.

— Ну ладно... — генерал Орлов повернулся генерал к майору Лупилину. — Значит, говоришь, депутат тебя бежать уговаривал?

— Так точно!

— И почему же ты не побежал, а?

Майор замешкался с ответом, и генерал несильно ударил его волосатым кула­ком по лицу.

Что-то хрустнуло в майоре, он качнулся назад, но тут же выпрямился, застыл, как прежде, вытянув руки по швам.

— Как можно-с, господин генерал! — не обращая внимания на текущую из носа кровь, ответил он. — Я не имею права покидать территорию этой квартиры без вашего разрешения-c!

— Прости его, Гриша. — мягко проговорила Екатерина Тихоновна. — Он не хотел тебя огорчать. Это депутатова работа!

— Слышал? — сказал генерал Орлов майору. — Пойди, принеси тряпку. Под­тирать будешь.

И он повернулся к депутату Векшину.

Почему-то, хотя во сне Векшин и пытался укусить меня, мне стало жалко его.

— Извините, Григорий Иванович. — сказал я. — Рудольф, конечно, вино­ват. Но я обещал, что вы не будете его чрезмерно наказывать.

— Да, Гриша. — поддержала меня Екатерина Тихоновна. — Высечь высеки, но поаккуратнее. Чтобы работать мог. А ты, Федя, возьми там, в шкафчике, бу­тылку. Налей, а то сердце чего-то защемило.

— Как скажешь, Катенька! — сказал генерал и скомандовал майору, чтобы тот принес из коридора скамью.

Сам же подошел к столу, на котором, исполняя просьбу Екатерины Тихоновны, я уже поставил два стакана — один для своей супруги, другой для себя, и осушил мой стакан.

Я хотел сделать ему замечание, но увидел, как затягиваются дымкой черно-пе- туховые глаза, и промолчал. Поставил на стол еще один стакан для себя.