Untitled

Страшила, у которого нет мозга, объясняет шутку книги и ее напряжение. Он не может "понять, почему вы хотите покинуть эту прекрасную страну и вернуться в сухой, серый Канзас".

"Это потому, что у тебя нет мозгов", - ответила девушка. "Какими бы унылыми и серыми ни были наши дома, мы, люди из плоти и крови, предпочли бы жить там, чем в любой другой стране, какой бы прекрасной она ни была. Нет места лучше дома".24

Баум дал сказочную версию "Достаточности общего" Хауэллса, но он написал сложную сказку. Это история, призванная привить детям понимание грозных, пусть и непризнанных, способностей кажущихся неполноценными и недостатков сильных мира сего. Страшила, у которого нет мозгов, оказывается умным; Жестянщик, у которого нет сердца, оказывается сострадательным; Трусливый Лев оказывается храбрым. Дороти, "маленькая и кроткая", производит гораздо большее впечатление, чем Оз, "великий и ужасный". А дом? Он и желанен, и недостаточен.25

Дороти возвращается из страны Оз, и последние строки книги звучат так: "И о, тетя Эм! Я так рада снова оказаться дома". Но Канзас оставался серым, Спрингфилда нигде не было видно. Страшила, Железный Дровосек и Трусливый Лев, правящие счастливым королевством, существовали только в стране Оз.26

Удивительный Волшебник страны Оз превратил Позолоченный век в детскую сказку и притчу. Баум сохранил ценности, которые, по мнению Хауэллса и антимонополистов, должны были поддерживать Соединенные Штаты: сотрудничество, взаимность, стремление к совершенствованию, изобретательность и демократическая вера в способности простых людей. Он пытался привить их нескольким поколениям детей. Но он также противопоставлял надежды на то, что такие ценности могут принести плоды, Канзасу тетушки Эм и дяди Фрэнка.

В конце двадцатого века ученые интерпретировали "Волшебника страны Оз" как притчу о популизме, но Баум, вероятно, был больше заинтересован в том, чтобы предложить альтернативу популизму, не так уж сильно отличающуюся от популизма Сэмюэля Гомперса. Возможно, Спрингфилда и нет, но его Изумрудный город черпал вдохновение в Белом городе Чикаго, который он неоднократно посещал. Сам Баум был коммивояжером и основал журнал "Витрина", посвященный искусству оформления витрин: искусной демонстрации товаров в универмагах и витринах магазинов. Решение проблемы серости Канзаса в конечном итоге заключалось в том, чтобы уехать из Канзаса и, подобно Кэрри Мибер, перебраться в город, стремиться и делать покупки. В книгах о стране Оз Дороти взяла с собой в страну Оз дядю Генри и тетю Эм. По словам Баума, это было похоже на жизнь в универмаге. Потребление и желание, а не производство и бережливость, были ценностями будущего.27

Были и другие пути. Надежды на улучшение и реформы продолжали жить в обеих политических партиях после 1896 года, и они текли в сторону штата. В том году Вудро Вильсон, реформатор-политолог и президент Принстонского университета, выступил с речью "Принстон на службе нации". Он писал ее, будучи частично парализованным после инсульта. Он начал речь, уподобившись Уильяму Грэму Самнеру. "Мы не можем претендовать на то, что сформировали мир, - сказал он, - и нам не суждено его реформировать". Но это была лишь притворство. Он продолжил: "Мы не сможем даже исправить его и продвинуть вперед по разумной мерке работы одного поколения, если забудем старые процессы или утратим над ними контроль. У нас будет скудный капитал для торговли, если мы отбросим мудрость, доставшуюся нам по наследству, и будем искать свою судьбу с тем небольшим запасом, который мы сами накопили".28

По мере того как Вильсон продолжал работать, он все больше напоминал прогрессиста, которым он, как и Теодор Рузвельт, станет в будущем. Он подчеркивал общественный долг, особенно долг, связанный с нацией и государством. Он заявил, что университет обязан прививать гражданам это чувство долга, особенно в период быстрых социальных перемен, а также "освещать долг всеми уроками, которые можно извлечь из прошлого". Университет не мог стоять в стороне от общества.

Мы должны снова сделать гуманитарные науки человечными; должны вспомнить, какие мы люди; должны снова вернуться в область осуществимых идеалов. На нас накладывается принуждение национальной жизни. Мы не можем оставаться в стороне и замыкаться в себе, пока нация достигает своей зрелости. Дни радостной экспансии прошли. Наша жизнь становится напряженной и трудной; наши ресурсы для будущего заключаются в тщательном обдумывании, предусмотрительности и мудрой экономии; и школа должна быть национальной.29