Унтер-офицер и другие

— Но нам «хозяин» сказал… — начал было я.

— Я сам ему доложу! Ты пойми, из освобожденной Буды во все стороны разбегаются переодетые эсэсовцы, гестаповцы и прочая шваль. А людей у нас сейчас не хватает! Наступление продолжается. Только на вас, венгров, я и могу здесь рассчитывать. Поспи, а утром я тебя жду.

Шестнадцатого февраля наш отряд, состоящий из девяносто шести человек, берет под контроль все дороги между Терекбалинтом и Дунаем. День проходит довольно спокойно. Но в сумерках мы видим двух человек в гражданской одежде, которые крадутся между фруктовыми деревьями, перебегая от дома к дому. Один из них держит правую руку в кармане. Засаду они замечают слишком поздно.

— Стой! Руки вверх!

Беглецы останавливаются, смотрят на нас непонимающими глазами.

— Руки вверх!

Поднимают руки. Приказываю им раздеться до пояса и обнаруживаю татуировку с указанием группы крови. Такую татуировку делали офицерам-эсэсовцам. Один из них, одеваясь, внезапно сует руку в карман.

Взводный Кинчеш успевает схватить эсэсовца за руку, вытаскивает из его кармана парабеллум, разряжает…

Двадцатью минутами позже мы наталкивается на трех венгров, обросших, грязных и усталых.

— Стой! Предъявите солдатские книжки!

Все трое оказываются из области Толна, запасники, в армию призваны второго ноября.

— Занятие?

— Земледельцы.

Гуйди свирепеет, вот-вот кинется в драку.

— Ну и дураки же вы! Вы еще фонари себе на шею повесьте, чтобы вас лучше видно было! Такие ослы только в области Толна и водятся! Задворками разве не умеете ходить? Посреди дороги вам нужно?

Ругаясь, Гуйди посматривает на меня. Пожалуй, с них хватит.

Оглядываюсь по сторонам — никого. Отдаю солдатам документы и говорю:

— Марш отсюда! Постойте… Идите ночью. Отоспаться можете и днем!

Самый старый и самый худой из них благодарит меня за совет.

На второй день мы поймали только одного эсэсовского офицера, на третий — четырех немцев: двух офицеров вермахта и двух эсэсовцев, которых мы, однако, не смогли передать советскому командованию, потому что они открыли по нас стрельбу и мы вынуждены были с ними покончить. На четвертый день нам никто не попался. Вот тогда-то мои люди и начали выдыхаться. Ни денег, ни армейского пайка мы не получали, продовольствием нас снабжали нерегулярно, продукты были плохие; подчас мы ели только то, что удавалось достать самим или — что уж тут кривить душой! — реквизировать для себя, но делать это с каждым днем становилось все труднее: бывшие батраки с вилами в руках охраняли помещичьи амбары, конюшни и склады, зная, что скоро все это будет принадлежать им.

Майор Бойцов помогал нам, подкидывал, сколько мог, муки, сахара, сала, но всего этого хватало не надолго. Поддерживать дисциплину становилось все труднее. Однажды, потеряв терпение, я строго отчитал одного сержанта, который вдруг начал обращаться ко мне на «ты».

Однако мой разнос на него нисколько не подействовал. Более того, сержант швырнул на пол оружие и, порвав у меня на глазах свое удостоверение, бросил обрывки мне в лицо:

— Ищи себе, капитан, других дураков, которые на голодный желудок каждый день будут рисковать жизнью!

«Подать на него рапорт? — думал я. — Но куда и кому? Наказать своей властью? А что толку?»

После этого случая я старался с большим пониманием и уважением относиться к этим людям, которые, несмотря ни на какие трудности, еще подчиняются мне.

Майор Бойцов торопит меня, но я все же прошу его отпустить нас дня на два. Я объясняю, что нам необходимо перестроить всю систему контроля дорог: невозможно по девять-десять часов находиться на холоде, да еще с пустым желудком. Людей у нас явно не хватает. Надо бы проследить, где именно просачиваются фашисты — не ходят же они днем по дорогам!

Наконец с разрешения командования я даю своим людям два дня отдыха. Все это время мы сидим в развалинах Кутявара и с высотки Парквароша наблюдаем за окрестностями в бинокль.

Никакого движения не видно. Что же происходит? Неужели здесь никого больше нет? Как сквозь землю провалились…

Темнеет. Гуйди хватает меня за рукав и говорит:

— Смотри туда! Видишь — вон там, над полигоном? Ну и ослы же мы, старина! Ведь недобитые гитлеровцы делают как раз то, что мы с тобой советовали крестьянам из Толны: спят днем, а ночью идут!

Двадцать четвертого февраля под Эрлигетом в сумерках мы останавливаем у железнодорожной насыпи группу немцев. А километров через двадцать пять у железнодорожной линии, что ведет на Пустасаболч, задерживаем еще несколько человек. Среди них четыре эсэсовца, которые в плен не сдаются: мы вынуждены застрелить их.