Unknown

Август выдался жарким и волнительным. Вялые переговоры о выкупе грозили совсем затянуться из-за того, что Люксембургский бастард вдруг заупрямился, считая, свою долю слишком заниженной против доли герцога Бургундского. Дескать, это он, Люксембург, несёт расходы по содержанию пленницы и желал бы их компенсировать. Плюс к тому, из его доли следует выплатить что-то и тому капитану, который первым сдёрнул Жанну с седла и, который имеет полное право на часть выкупа! А ещё ему не нравилось, что в окрестностях Боревуара рыщет большой отряд французов, избавляться от которого следовало бы всем заинтересованным сторонам вместе, если, конечно, заинтересованные стороны не намерены потерять ценную пленницу по каким-то своим политическим соображениям.

Он ужом извивался, стараясь тянуть время, которое медленно, но верно убивало строптивую тётку и надеялся успеть, всё-таки, получить и выкуп, и наследство, несмотря на ползущие по округе слухи о том, что переговоры затягивают по воле французского короля, который надеется свою Деву отбить безо всякого выкупа и исподволь мешает переговорам, чтобы успеть собрать армию. Слухам этим Люксембург не слишком верил, однако, допускал, что ситуация может обернуться и так, особенно учитывая фанатичное желание тётки спасти Жанну любой ценой. Они с Анжуйской герцогиней запросто могли объединиться – одна поставляет информацию, другая влияет на короля, и – вот вам, пожалуйста, всё уже изменилось так, что и не узнать! Уж, лучше, как ни жаль, но пусть мучения тётеньки скорее прекратятся, а Жанну после этого сразу и продадут…

Впрочем, желая скрасить последние дни существования графини, о Клод бастард, как и обещал, справки навёл, вот только узнал мало. И даже разозлился на какое-то время из-за того, что не может узнать больше. Но первая же попытка спросить о девчонке самого герцога встретила такой недвусмысленный отказ, что сообразительный Люксембург счёл за благо оставаться в неведении и дальше.

Неопределённое состояние длилось до сентября.

Поговаривали будто из Рима, то ли пришёл запрет на какое-либо судилище над французской Девой, то ли вообще ничего не приходило, из-за чего, дескать, Кошон никак не мог решиться забрать пленницу у бургундца и судить, фактически, самовольно, без благословения папы. Но истинное положение дел, как водится, знали очень и очень немногие.

В Риме, действительно, особым энтузиазмом не пылали. Папский легат при английском короле без конца запирался с Кошоном то в одних апартаментах, то в других. Но всякий раз, выходя «на люди» оба делали такие непроницаемые лица, что невозможно было понять, о чём же всё-таки прелаты договорились. С другой стороны, лицо герцога Бэдфордского являло всем вполне конкретную позицию уставшего ждать регента. Грохоча ладонью по столу, он требовал от Кошона немедленного завершения переговоров о выкупе и начала процесса над ведьмой, иначе «французские бабы успеют завалить своими жалостными письмами весь конклав, а Филипп Бургундский окончательно свихнётся!».

Кошон и сам понимал, что герцогиня Анжуйская вместе с Люксембургской старухой запросто могут испортить всё дело своим немалым влиянием не только во Франции, но и за её пределами. И так уже некоторые господа, приглашенные им к участию в процессе над французской ведьмой, отказались весьма категорично, из-за чего представительство обвиняющей стороны не выглядело больше таким весомым, как замышлялось. Но, что он мог поделать?! Яд, подбавленный им в мысли герцога Филиппа, видимо, ещё не подействовал. Но подействует обязательно, в этом Кошон не сомневался, поэтому, выслушивая в очередной раз порцию внушений от Бэдфорда, он спокойно смотрел себе под ноги, следуя взглядом за узорами на паркете.

– Что вы так спокойны, сударь?! – рявкнул на него герцог. – Надо выкупать ведьму как можно скорее! Плюньте на ту, вторую девку и договаривайтесь уже с Люксембургом! Пусть удавит свою тётку-графиню, если ничего другого сделать нельзя, и везёт сюда Жанну тайно, по ночам, без шумихи и эскорта в полармии! Я вышлю ему навстречу свою охрану, если понадобится, но девка должна быть в Реймсе самое позднее через месяц, иначе капризы племянника сведут меня с ума! Иной раз кажется, что умом он пошёл в деда, а не в отца! И почему гнилая порода всегда одерживает верх?! Что вы молчите, Кошон?! Что вы всё время молчите, как будто дело это нужно только мне одному! Вы что, недовольны чем-то?

– И да, и нет, милорд, – ответил Кошон, словно с неохотой отрывая взгляд от пола. – Я сам желал бы получить эту девицу поскорее. Но ту, другую, оставлять Филиппу тоже нельзя.

– А что с ней не так? Вы что, видели её? Говорили с ней?

– И видел, и говорил.

– И что? Что там такое немыслимое? В самом деле чудо Господнее?

Кошон неопределённо повёл плечом.

– Видите ли, милорд, существуют определённые каноны… своего рода непреложные правила, по которым любое признание дел земных за чудо, посланное свыше, по сути, считается ересью.

– Значит, там колдовство, – не столько спросил, сколько подытожил Бэдфорд.