Unknown

Лагерь для военнопленных в Дьенбьенфу находился под контролем доброго молодого французского офицера, лейтенанта Патрико, возглавлявшего отряд охраны из восьми североафриканцев во главе с сержантом из Туниса. Первоначально предполагалось, что военнопленных вывезут по воздуху до начала битвы, но это оказалось невозможным. Также было невозможно освободить их, и таким образом предоставить противнику еще один полк хорошо накормленных войск, с огромным преимуществом в виде досконального знания укрепрайона. Следовательно, им пришлось разделить судьбу французов до последнего дня битвы. Поскольку им не было выделено никаких строительных материалов для лагеря, военнопленные с типичной вьетнамской изобретательностью разработали новый тип землянки, который вскоре был перенят боевыми частями. Она состояла из глубокой вертикальной шахты, на дне которой военнопленные отрывали узкий тоннель, достаточно широкий для одного лежащего тела. Если вы не страдали клаустрофобией, этот тип индивидуальной землянки был так же хорош, как и любой другой, построенный в Дьенбьенфу.

Верность военнопленных в Дьенбьенфу пленившим их, остается загадкой и по сей день. Только тридцать человек предприняли серьезную и успешную попытку сбежать, находясь на ничейной земле, собирая сброшенные припасы. Патрико отчетливо помнит следующий разговор между военнопленным и марокканцем-охранником, который запаниковал под артиллерийским огнем и сбежал со своего поста. Военнопленный побежал за марокканцем и привел его туда, где военнопленные «парились» за заграждением, заявив ему: «Ты, марокканец, здесь, чтобы стеречь военнопленного; ты стоять здесь». В ходе сбора припасов военнопленные часто натыкались на только что сброшенное с парашютами оружие, или находили полностью заряженное оружие на поле боя. Не было ни одного известного случая, чтобы военнопленный пытался такое оружие спрятать. Не было ничего необычного, что военнопленные отделялись от их охраны, когда они находились на ничейной земле и минных полях в поисках сброшенного груза; не раз один из аванпостов внезапно сообщал по рации, что к нему приближается «какой-то вьетнамец, несущий наши припасы».

При таких условиях жизни и работы потери, понесенные военнопленными, составили более пятидесяти процентов. Когда в один прекрасный день лазарет военнопленных был окончательно раздавлен одним из тех грузов в одну тонну, у которых не раскрылся парашют (погибли двенадцать пациентов), оставшиеся военнопленные и все новые поступающие пленные лечились в 29-м полевом госпитале майора Гровена, в надлежащем порядке срочности их ранений. После падения Дьенбьенфу, Вьетминь уделил особое внимание проверке того, получали ли его раненые пленные медицинскую помощь. К всеобщему облегчению, верховное командование противника не нашло причин для жалоб. Но высшее испытание чувств военнопленных к тем, кто их пленил, произошло в конце битвы. Вьетминь поклялся, что будет судить французских офицеров, которые работали с партизанами-тай, GCMA, разведкой и всеми, кто входил в состав отряда охраны военнопленных, как военных преступников. Сотни военнопленных знали лейтенанта Патрико в лицо и многие знали его по имени. Никто его не выдал. Майор Кольдебеф, чье имя («Бычья шея») точно описывало его телосложение и рост, также командовал большим отрядом военнопленных, в качестве заместителя майора Клемансона. Когда он, в свою очередь, с руками, туго связанными за спиной телефонным проводом, отправился в лагерь для военнопленных после битвы, он случайно прошел перед своим собственным отрядом PIM, ожидавшим транспорта на обочине дороги. Один за другим PIM встали и отдали ему честь. Один из них, говоривший по-французски, сказал: «Удачи, мой командир». Их избили ногами собственные освободители. Мало что известно о том, как Вьетминь обращался с собственными возвращающимися военнопленными. Возможно, с ними обращались как в Советском Союзе в 1945, как с трусами и дезертирами.