Unknown

- Отстегни меня, - нетерпеливым тоном потребовал Опитц, вновь обращаясь к Войничу на "ты". – Ну, давай, отстегни!

Мечислав был настолько изумлен, что долгое время никак не мог понять, чего, собственно хочет от него этот человек. Он стоял, будто заколдованный, и глядел на извивавшегося в ремнях мужчину.

- Ну, давай! Чего ждешь, баран? Чего пялишься? Давай, отстегивай!

Войнич не двигался. Он размышлял.

- Откуда ты тут взялся?! – крикнул Опитц. – Тебя уже не должно было быть! Как ты сюда прилез?

- Гер Опитц, прошу вас, успокойтесь, - сказал Войнич и присел на корточки перед привязанным мужчиной.

Он пытался ослабить застегнутые пряжки, но ремни были затянуты настолько туго, что застежки высвободить никак не удавалось. К тому же, Опитц бешено дергался на стуле. Он даже попытался встать, но налетел на Войнича и оба упали на пол.

- Кто вас привязал? Кто с вами так поступил? – спросил Мечислав, вылезая из-под тяжелого, плененного на стуле, угловатого тела.

Опитц поглядел на него диким взглядом. Белки глаз покраснели от усилий.

- Раймунд, - прохрипел он. – Это Раймунд меня привязал.

- Но зачем? – попытался узнать Войнич.

В то же самое время он начал манипулировать с ремнями, блокирующими руку плененного. Они были застегнуты дважды, причем, настолько сильно, что у бедного Опитца посинели ладони. Войнич все мучился с застежками, а потом начал выглядывать какой-нибудь инструмент, который мог бы помочь. Пришла идея спуститься в кухню за ножом и просто обрезать ремни.

- Зачем? Зачем, - повторял он.

Опитц со злостью промямлил:

- Как это зачем? Я сам ему приказал.

Войнич замер, потом что-то у него в голове щелкнуло, и до него дошло. Неожиданно побледневший, он отполз на коленях под стену; он слышал, как шумит у него в ушах.

- Вы привязываетесь тут, чтобы не выйти! Вы привязываетесь, чтобы вас не охватило это безумие!

- Отвяжи меня, придурок. Немедленно, - бормотал Опитц с безумием в глазах.

Войнич уже знал, что не выпустит Опитца, пока тот во всем не признается. Начал он с простого:

- Почему я?

Тот завыл от злости и попытался упасть на колени со стулом на спине, только ножки стула не позволяли ему выпрямиться, так что он так и скорчился перед Мечиславом, хрипя от бешенства.

- Почему ты?

Опитц в вынужденном поклоне тяжело дышал, возможно, собирая силы перед окончательной попыткой высвободиться, а может он посчитал, что Войнич заслужил правду. Говорил он нескладно, сквозь зубы, с трудом контролируя дрожь, какое-то нервное замыкание челюстей и громадное нетерпение тела, жаждущее присоединиться к демонстрации мужчин.

Вообще-то, это должен был быть тот паренек из Берлина. Должен был стать Тило. Только он слишком рано умер. Да, так иногда случалось, что те определенные, которых уводили в лес и привязывали к дереву, были самыми больными. Они и так умерли бы, нет никакого вреда, чтобы осудить на смерть смертельно больного, чтобы пощадить здоровых. Разве это не самое разумное решение? Прагматичное? Да, Войнич должен был признать его правоту – больных вместо здоровых, чужаков вместо своих, старых вместо молодых… Опитц хрипел, что всегда, сколько он себя помнит, было так, что погибал кто-то из деревни, какой-нибудь свой, так что, как только начал работать санаторий доктора Бремера, этим можно было воспользоваться. Выбирали кого-нибудь уже в сентябре-октябре, следили за ним. Состояние здоровья такого пациента всем было известно, а доктор Семпервайс и другие после рюмочки Schwärmerei забывали о сохранении врачебной тайны. "Приятный такой тип, но умирает". После того выбранного следовало каким-то образом затащить в лес и выставить на глаза тунчи.

Войнич нервно рассмеялся и наклонился так, чтобы глянуть прямо в налитые кровью глаза Опитца.

- И что это за тунчи?

Опитц поглядел на парня с неподдельной ненавистью.

- Немедленно отвяжи меня, - процедил он сквозь зубы. – Отвяжи меня, я обязан идти.

Войнич не понимал его.

- Зачем ты хочешь идти? Что там происходит? Почему ты обязан?

Опитц крайне нехорошо захрипел, словно бы задыхался.

- Ты обязан меня выпустить, Войнич, я должен туда идти.

- Я правильно понимаю, что в данный момент спасаю тебе жизнь?

Вилли Опитц начал говорить что-то без толку, словно бы до него не доходила парадоксальность собственной ситуации. Великое деяние, жертва, которая спасает деревню. Извечный порядок. Закон природы. Бог и дьявол. Когда впоследствии Войнич пытался из обрывков сложить в нечто целое его рваную речь и обнаружить в ней хоть какой-то смысл, выходило, что Фроммер был прав, по крайней мере, отчасти.

Поскольку Войнич никак не мог справиться с ремнями на ногах Опитца, он попытался освободить тому руки. Каким-то образом он отстегнул первую пряжку, после чего Опитц высвобожденной рукой тут же начал вырывать вторую руку и одну из ног. Когда обе пряжки уступили, он попытался выйти из комнатки со стулом, все еще привязанным ко второй ноге. Войнич заорал на него дискантом, и сам перепугался собственного голоса:

- Опомнись, Опитц!

Тот на миг будто бы пришел в себя и, тяжело дыша, стоял, после чего пихнул Войнича в глубину помещения и только и сказал: