Unknown

Уголовники или, как мы их называли, "шурики", спокойно жить не могли. Они всегда что-то затевали. И вот Солнышкин, который по-настоящему стал политиком и с которым я часто беседовал, пожаловался мне, что наши два обормота ему насолили: он им что-то дал в долг, а они "заиграли", не отдали. Это задело мое самолюбие. Они же видят, что он как бы мой приятель, и, не боясь меня, его обижают. В зоне важны две вещи: дух, т. е. готовность постоять за себя, и наличие земляков, единомышленников, друзей, "кодлы" по-лагерному. О духе не мне судить, но "кодла" была: были единомышленники — политические из других камер. Я тут же сообщил им, что надули моего приятеля. Я не успел договорить до конца, как два дюжих молодца ринулись в их сторону. Те перепугались, бросились на вахту со словами: "Осипов хочет нас отметелить". В камере они уже были шелковые: "Что ты, Солнышкин, жалуешься, забери свой чай, никто тебя не тиранит". Я дипломатично завел речь на другую тему. Больше эти два голубчика в НАШЕЙ камере не выступали. Обычный вечер после работы в камере. Четверо (как правило, два литовца и два шурика) играют в лото — на интерес, конечно, на махорку и мыло: иных богатств у наших Гусинских не было. Я за тем же столом, съежившись, конспектирую "Феноменологию духа". В зоне не до беллетристики: кожей чувствуешь, как ЖИЗНЬ ПРОХОДИТ, и надо урвать у нее по возможности самое ценное (философию, историю, социологию...) Галичанин на нарах пишет письмо. Кстати, он в камере не русофобствует. Я тоже не затеваю дискуссию о единой русской нации (включающей, естественно, малороссов, белорусов и карпатороссов). Солнышкин читает, еще кто-то ходит на оставшемся от нар пятачке, кому-то понадобилась параша. В камере есть радиоточка, так что все новости о поездках и выступлениях любимого народом Хрущева, об убийстве президента Кеннеди, о запрещении ядерных испытаний в атмосфере нам известны. Утром, после подъема, когда надзиратели отмыкают дверь и ведут нас на "оправку" и умывание, кажется, что нигде нет более веселого народа, чем здесь: шутки, смех, гогот — не соскучишься. Прямо состязание в остроумии. Особенность неволи: в многолюдстве тюрьмы всегда весело. Так во всяком случае смотрится со стороны.

 

На 1963 год советское МВД, как говорят, планировало ликвидацию рецидивистов. Очевидцы мне рассказывали, что лиц с особого режима уже свозили в какой-то большой единый лагерь в районе Свердловска. Проект секретного указа о ликвидации рецидивистов подали Хрущеву. Тот, согласно молве, пришел в ярость: "Вы что, с ума сошли?" Бумагу порвал. Так что, как знать — быть может, некто, определивший нам особый режим абсолютно ни за что, имел в виду попутно и этот замысел.

 

СНОВА В ЯВАСЕ, НА 11-м

 

В январе 1964 года наши адвокаты добились пересмотра принятого ранее решения об особом режиме. Мосгорсуд смилостивился, переиграл прежнее решение и вернул нас на строгий режим. Я прибыл снова в ИТУ ЖХ 385/11, т. е. на строгий, в начале февраля. Теперь та же самая зона, где я сидел прежде, показалась мне почти волей. Сколько свободы: ходи вдоль и поперек, дыши сколько влезет, над тобой небо, за забором — рукой подать — и лес, и поселок.

 

Странное, почти мистическое совпадение: я на "десятке" стал убежденным черносотенцем (в лучшем значении этого слова: ведь до Петра все русские сплошь были черносотенцами, т. е. православными патриотами и монархистами), и мои друзья — Владислав Ильяков (из Курска — разбрасывал в кинотеатре листовки в духе СКЮ: Союза коммунистов Югославии) и Игорь Авдеев — за то же время пришли к тому же. Двигались параллельно, не подозревая об этом. Ильяков первый среди нас надел крест. И, кстати, тут же ему было заявлено от имени сидевших там евреев: "Мы с вами больше не общаемся!" Каково? Владик не проявил ни малейшей антипатии к ним, он только надел крест, и эти вроде бы "прогрессивные люди", таскавшие Гегеля подмышкой, объявили ему бойкот. Илья Бокштейн, тоже сидевший за "площадь Маяковского", чистокровный иудей, в лагере принял вдруг Православие. Так вот он мне жаловался, что его соплеменники плевались в его сторону, проходя мимо. И так же, кстати, талмудисты относились к Александру Меню — при жизни: он получал немало писем от них с угрозами. А еще говорят о плюрализме и свободе мнений! То-то демократка Старовойтова так настаивала на демонстрации фильма Скорцезе. А вот огорчать раввинов не станет ни одна Хакамада.