Unknown

Некоторые люди гадают по Библии. Открывают ее на первой попавшейся странице, и первую же цитату, на которую глянут, считают пророчеством. Сам я никогда этого не делаю. Я не слишком религиозный, но отвергаю использовать данную книгу в качестве игрушки.

Но на сей раз я заметил, что когда я эту книгу перелистываю, она самостоятельно открывается на Книге Псалмов, словно бы там имелась невидимая закладка. Если бы мне захотелось раскрыть Библию вслепую, я наверняка бы попал именно на этот фрагмент. Предположительно, он в этом месте сильно размял корешок. Я глянул на страницу и увидел вертикальный ряд маленьких дырочек вдоль одной из строф Псалма 31, словно бы наколотых острием иголки.

Или шипа.

 

Я забыт в сердцах, как мертвый; я — как сосуд разбитый,

ибо слышу злоречие многих; отвсюду ужас,

когда они сговариваются против меня, умышляют исторгнуть душу мою.⁶

 

Я окаменел.

У меня вспотели ладони. Я прочитал строфу еще несколько раз, вот только умнее от того никак не стал. "Они сговариваются против меня, умышляют исторгнуть душу мою".

А может я все еще был по той стороне. В мире Между. Нужно было, по крайней мере, его поискать. Быть может, ему нужна была помощь. Быть может, он мог бы сказать мне, что произошло.

Отмеченный фрагмент походил на зов о помощи.

Или на предупреждение о заговоре.

Вторая книга, "Мистики и отшельники" некоего Жана Давида Рюмьера, тоже имела посвящение, вычерченное квадратными, похожими на чертежные, буквами почерка Михала: Житие Феофания, ради научения. Это была научно-популярная неудобочитаемая жвачка о мистиках начала христианской эры, действующих – в особенности, в пустынях Востока – в Сирии, Египте, Абиссинии или в странах Магриба. А ведь книжка могла бы быть и увлекательной – безумные мистики, гневно поучающие тех, кто потратил время, чтобы добраться до них. Одержимые старцы, сидящие в пещерах, на скалах или же на древних, растрескавшихся колоннах, как Симон Столпник. Одаренные таинственной харизмой и силой. Сопоставление этих удивительнейших мистиков с прагматичными римлянами, не очень-то знающими, что обо всем этом думать, глядящими на новую, прущую вперед религию со смесью отстраненности, увлеченности и легкого отвращения, могло быть чрезвычайно любопытным, но только не в издании мсье Рюмьера. Этот тип был бы способен задуть дух карнавала на главном проспекте Рио-де-Жанейро.

Я зажег лампу, свернул себе папиросу из виргинского табака, выпил две чашки кенийского чаю и три рюмки "подбескидской" сливовицы, разыскивая обещанного Феофания и бредя сквозь помпезный стиль, окрашенный дешевым французским цинизмом, приводящим на ум "Эмманюэль". Когда не хватало фактов, а их не хватало часто, поскольку обо всех этих мистиках известно было всего ничего, автор обращался к собственным фантазиям, весьма часто заправленным фрейдизмом и феминизмом.. Если бы хотя бы часть из того, что он описывал, должно было выглядеть именно так, христианство закончилось бы закончилось полнейшим провалом еще при жизни первых апостолов. Я понятия не имел, откуда Мишель вытря3нул все эти позиции. Я брел через страницы несколько часов, от одного мистика до другого, которые, по мнению автора, все они были психи, извращенцы, наркоманы, пройдохи, мошенники и кататоники. В роли доказательств выступали голословные предположения, но сама аргументация была представлена как-то так, что глазами души я видел типа с развевающимися волосами, багровым лицом и пеной в уголках губ. Раз он их всех ненавидел, то какого черта писал книжку? Ему казалось будто с чего-то срывает маски? Таким вот образом нечто, что, в соответствии с обещаниями на обложке должно было быть "увлекательным историческим следствием, объясняющим начала христианства", обещавшим "объяснение чудес, рассказ о деятельности странных сект и культов", превратилось в нудный реферат о вредных стариках, готовящих в своих пещерах рождение совершенно абсурдной, патриархальной религии, дабы уничтожить Великую Мать Кибелу, культ которой, в противном случае, покорил бы Рим, изменив судьбы света к лучшему.

И мне начало казаться, что автор наверняка коротышка, обожающим береты.

Я понятия не имел, что из этого всего важно, а у меня существовала уверенность, что Михал хотел мне что-то сказать, так что терпеливо брел дальше, тратя вечер понапрасну и удерживаясь при жизни только лишь благодаря сливовице.