Unknown

Монах так неожиданно постучал в дверь, что я прямо вздрогнул. Я глянул в шкаф, но не обнаружил ничего чрезвычайного, поэтому вышел, забирая пакет с собой.

- Нашли что-нибудь? – спросил молодой тихо, когда мы шли через двор.

- А что я должен был найти? Ведь там же совершенно пусто.

Он ввел сложный код, клавиши издавали под его пальцами певучие звуки, похожие на воздушные колокольчики. Замок зажужжал.

Я остановился на пороге.

- Боже благослови… - произнес он, глядя с тоской над моим плечом в узкую улочку и стены дома напротив. Мне показалось, что у него нет желания закрывать эту калитку за мной.

- Боже благослови, - ответил я. – И пускай брат будет поосторожнее с шипами.

Потом ушел, увидев его внезапно расширившееся страхом глаза.

 

 

ГЛАВА 2

 

Доставленную из-за могилы посылку я распаковал ближе к вечеру. Хотелось сделать это сразу, но в тот день как раз пришлось поработать.

Ничего сверхъестественного – дежурство в конторе с двенадцати до половины третьего, которое я просидел, тыкая одним пальцем по клавиатуре, неспешно творя статью для "Acta Aetnologica" и ожидая какого-нибудь студента, которому я мог бы понадобиться, потом провел семинар с третьекурсниками. В пять был снова дома. Людям, тянущим лямку в какой-нибудь корпорации, нечто подобное сложно было бы вообще посчитать за работу. Как правило, я бы разорвал пакет и посмотрел, что находится под бумагой. Но не в этот раз. Что-то здесь было не так, и я ничего из всего этого не понимал, знал только, что все может быть важным.

Я действовал так, словно бы имел дело с бомбой. Осторожно разрезал серый шнурок, тщательно отвернул бумагу и осмотрел ее со всех сторон, чуть ли не обнюхал, но она оказалась самой обычной коричневой бумагой для упаковки, купленной в писчебумажном магазине.

Шахматная доска. И две книжки; одна с ничего не говорящим названием "Мистики и отшельники в раннем христианстве" и Библия. Небольшая, напечатанная на папиросной бумаге, оправленная в черную ткань, именно такая, какую иногда можно найти в традиционных гостиницах. Сам я их в своей жизни в глаза не видел, и это, со всей уверенностью, моими книгами не были.

Его шахматная доска. Слишком много имущества у него не было, Михал вообще не слишком был привязан к вещам. Исключением была эта шахматная доска. Старая, чуть ли не XIXвека дорожная шахматная доска, выполненная из нескольких пород дерева разного цвета. Подозреваю, что для него, половину жизни проживающего в орденском жилье, вечно отправляющегося в таинственные путешествия и спящего в каких-нибудь помещениях для гостей или ночлежках для паломников, она была заменой дома. Он знал, что у меня имеются свои шахматы, поскольку играл в них у меня миллион раз.

Я подумал, что он, похоже, предчувствовал, что его время кончается.

Это был знак. Но я был уверен, что за этим кроется нечто большее, и что он желал передать мне еще нечто конкретное. Я же искал какой-то информации. И даже уже не знаю, чего. Шифра? Надписи симпатическими чернилами?

Адрес на бумаге написал кто-то другой. Михал ставил квадратные, идентичные буквы, ровненько, словно принтер. Тот же, кто упаковывал шахматную доску, накалякал тонкие, разболтанные значки, как будто бы паук бегал по бумаге. Было похоже на то, что посылку раскрыли, проверили, что находится в средину и запаковали снова. Если что-то было написано на бумаге изнутри, и так отправилось в печь. Если было какое-то письмо, его, наверняка, встретила та же судьба. Комнату самым тщательным образом убрали. Исчезли все вещи Михала. Стены побелили. Тело поспешно похоронили, в месте, недоступном для кого-либо, кроме монахов.

Молодой монах утверждал, что Михал скончался в часовне, лежа крестом на полу. Настоятель: что он лежал в кровати и скончался во сне. На полу были следы крови.

И шипы.

Я не разбираюсь в орденских обычаях, но для меня все это выглядело, скорее, таинственно.

Михал не верил в тайны. И это тоже было для него характерным. Он собирал книги и фильмы о заговорах. Но, в основном для того, чтобы над ними смеяться. Он коллекционировал заговорщические теории, в особенности – религиозные, и доходил от смеха над ними.